– Так. Там в машине Любка моя. Прошу при ней ни слова в таком роде. Прошу. – Он отложил половинку бублика на скатерть и теперь переводил серебристые страдающие глаза с меня на жену. – Как молоды мы были! И я таким же был. Оба родителя не верили. Мать до сих пор церкви противится. Еле ее уламываю раз в месяц ходить.

– Может, еще уверует… – вздохнула Аня, гася раздор.

– Уверует… – передразнил Вася. – А что такое вера? Это уверенность. Уверенность – это не идея. Это истина. Главное – все доступно! Ты сделал шаг – Бог два. Ты руку протянул – у тебя меч в руке.

– Меч? – спросила Аня тревожно. – А любовь? – спросила она чуть томно.

– “Любовь, любовь” – говорят они, а любви не имеют… Скажи обмазывающим стену грязью, что она упадет! Кто не крестится – тот осужден будет!… – Он распалялся. – Я был язычником до тридцати семи лет. Школа, армия, институт, женитьба, ребенок, Америка. А Бог смотрел и ждал. Однажды зашел я в Интернете на один сайт православный. Скучал я по России, начал смотреть. Кликнул раздел “Русские иконы”. Той ночью мне явился Спаситель. Прямо как с иконы. Волосы прямые, будто влажные. Хлеб дает. Помню даже какой! Бородинский! Зерна, и запах душистый, не спутаешь. “Ешь!” Я проснулся среди ночи. До утра в ванной отмокал, глаз не сомкнул и знал уже ясно, что с новым днем начнется новая жизнь. Я понял: пора! В тот же день стал готовиться к возвращению. Через месяц я был алтарником в Москве.

– Жена не спорила? – спросила Аня.

– Она меня всегда слушала. – Зыркнул исподлобья: – Если что – Бог выше домашних.

Встали. Он прочитал благодарственную молитву.

Аня снесла спящего младенца вниз. Вася и я тащили поклажу. В машине сидела светловолосая девочка с медленным серьезным лицом, похожая на оперную снегурочку. У нее был потешно насуплен лобик, который она, очевидно, хотела скорее наградить тем же крестом морщин, что у папы. Взрослые груди виднелись сквозь серую майку, пропотевшую в подмышках.

– Миленький какой! – завелась она и заученно заканючила: – Пап, как бы я хотела братика!

Вася похлопал бородатое лицо витязя. Славный звон пощечин.

– Разморило. – Он хлопал все мягче и остановился, когда проступила первозданная наивная улыбка.- Я такой соня, совестно признаться! Днем обязательно сплю. После обеда. Привычка с детства. Сегодня не поспал и сам не свой.

Аня, прижимая ребенка, забралась внутрь.

– Ну, пока… – Я был растерян, не поцеловал их, просто махнул. Дверь захлопнулась.

– ?Хорошая машина! Крепость! По всем нашим дорогам провезет… Давай, молись Богу, чтобы тебе открылся. И всем русским святым! К отцу ходи в храм! Сергун, верь! Протянешь руку – и получишь меч! Ты шаг – Бог два! Донт вари! Би хэппи!

Вася обхватил меня и троекратно расцеловал. Губы его работали с уверенностью резиновых присосок.

Он громыхнул дверцей. “Хаммер”, взревев, сорвался с места, возведя за собой крестный ход тополиного пуха.

Я глядел вослед и чувствовал, что за рулем никого нет…

– Ань… – Я губами нащупал ее имя в темноте.

– Да, милый? – Она лежала головой у меня на плече.

– Почему хорошие страдают?

– Вася, – догадалась она. – Жалко его.

– Он, наверное, этой болезни ждал.

– Поправится еще…

– Думаешь, он хочет?

Я обнял жену, она была жаркая. Долгожданная. Она пахла двумя месяцами природы. Сырой шелушицей березы, растертыми лепестками шиповника, изумрудной кровью крапивы, душными фонтанчиками жимолости и еще сотней диких и нервных запахов. Ее тело было летом, и я сейчас обнимал лето. Вчера она мылась в баньке, но сегодня рой запахов с жадным рвением облепил ее заново, липкую от солнца.

Я прыгнул рукой, и – дневная догадка была верной! – в паху обрито, колючки.

Я водил ладонью, чешуя царапалась, горячая.

– Колется?

– Ужасно!

Я показал во мрак:

– Ань, что там краснеет? Глаз беса?

Она встрепенулась и села:

– Где?

Легла обратно и успокоенно сказала:

– Это от комаров. В розетке горит.

– Не боишься ничего?

– Ты что! Боюсь…

– Бесов?

– Не надо…

– Боишься?

– Да, – признала слабым голосом.

– ?Боишься, боишься… – лепетал я, заграбастав ее груди, легонько грызя горячее ухо и начиная балдеть. – Сучечка… – Я набросился, придавил, всматриваясь в ее темное лицо. – Давай! – ущипнул колючую нижнюю кожу.

И она помогла мне.

Я сотрясал ее с сокрушительным восторгом.

Перевернул. Теперь она была выше, на корточках. Ее лицо, плохо видное, было новым. Совсем чужим.

– Хватит, – сказала она чужим голосом.

– Что?

– Я больше не могу-у-у…

Я представил, что она – Наташа. Послушная, покоренная. Она садится раз за разом. Раз-два-три. Садится на живот мне. Я окунул пальцы в ее волосы, темные, волнистые, ласковые на ощупь.

– Дай я слезу! – Голос плаксы.

Она соскользнула. Встала на колени и заботливо приклонила голову.