Шрифт:
Неожиданно по залу пронесся громкий басистый вопль, затем впечатляющий поток нецензурной брани, предназначавшийся, по всей видимости, Вильяру Бронзо. Самыми безобидными из этого набора были: «безнадежный импотент», «замухрышка сопливая», «розовая размазня», «бабский прихвостень».
Появление нового действующего лица было воспринято публикой с не меньшим восторгом, нежели выступление предыдущего. Сидящие за столиками посетители захлопали в ладоши и дружно закричали:
– Молодец, Арчибальд! Даешь, Веселуха, за жизнь!
– Во-во, – перекрикивая толпу, с места провозгласил низким оперным басом Арчибальд Веселуха, – поэзия… эта… должна служить… того… народу, и стихи должны быть настоящими – за жизнь, а не растекаться розовыми соплями по физиономиям всяких… того… доморощенных рифмоплетов.
Извечный оппонент худосочного Бронзо оказался также человеком, на вид едва за сорок, роста хоть и невысокого, но телосложения весьма крепкого. К тому же на Арчибальде Веселухе были не какие-нибудь банальные фрак и лакированные туфли, а сугубо народные шаровары, косоворотка и лапти с онучами. Вдобавок его физиономию украшала окладистая бородища, коей мог бы позавидовать всякий, даже самый привередливый гном.
– Я тут… эта… парочку строк накалякал, – воспользовавшись тем, что гул толпы немного поутих, продолжал уже спокойнее поэт. – Хотел было… того… на поэму замахнуться, но покаместь жизненного материалу не хватает. Ну, ничего, мы… эта… того… когда-нибудь… короче, выношу… так сказать… на суд праведный – ваш суд. – С этими словами Арчибальд Веселуха извлек из кармана своих шаровар сложенную вдвое тонкую ученическую тетрадь, смачно послюнявил пальцы и принялся листать, бормоча себе под нос негромко: – Не то, опять не то, это еще… того… сыровато. А, вот оно. Короче… это самое… «Притча о воробье, кобыле и коте», слушайте:
Зима лютует, ветер завывает в трубах,На крыше воробей – малютка птах.Замерз, стервец, вот-вот даст дуба,О жарком лете мнит в своих мечтах:«Мне б в лето на часок в копну пшеницы,Там сытно и тепло, там благодать.Там под любым кустом для всякой птицыНайдется где поспать, что поклевать».А градус холода неумолимо понижался,Насквозь промерз бедняга серый птах.Вдруг потерял сознанье и не удержалсяИ с крыши прямо на дорогу. Ох и ах!Лежит, закрыв глаза, не шевелится,Не ропщет дерзко на судьбинушку свою.И снизошел Господь до малой птицы,И ниспослал спасенье воробью.Брела по той дороге лошадь-кляча,Тянула воз крестьянский не спехом,Хвостом взмахнула невзначай, и вот удача —На воробьишку пал горячий ком.Не ком, а бездна божьей благодати:Тепло, как в бане, вкусных зерен клад.Согрелся воробей и расчирикался некстати,Вот тут его соседский кот заметил – гад.Конец для птиц и грызунов вполне обычный:Кот не побрезгал подойти к горе смердящей,И птах несчастный стал ему добычей,А мог бы наслаждаться жизнью дальше.И вот мораль – смысл потаенный, притчи суть:Попал в тепло и сыть, не стоит суетиться,Не всяк тот враг, кто норовит в нужник тебя столкнуть,Не всяк тот друг, кто от дерьма тебя отмыть стремится.Закончив читать, Веселуха низко поклонился слушателям и показушно опустил голову на грудь, мол, готов покорно принять любой, даже самый безжалостный, вердикт уважаемой публики.
Какое-то время в помещении стояла гробовая тишина. Народ осмысливал всю бездонную глубину и неохватную ширь данного поэтико-философского опуса. Впрочем, процесс переваривания длился не очень долго, зал разразился громкими овациями тех, кто оценил по достоинству и принял творение мастера, и не менее громкими свистами и улюлюканьями тех, кому данные вирши показались излишне реалистичными.
Главным оппонентом и непримиримым противником Арчибальда, конечно же, был Вильяр Бронзо. Он громче всех в зале выкрикивал в адрес коллеги обидные эпитеты, впрочем, вполне совместимые с общепринятыми нормами морали. Что касается Веселухи, он переносил все нападки в свой адрес вполне стоически. Бородач лишь хитро улыбался и молча пялился на беснующегося и брызжущего ядовитой слюной Бронзо. Как оказалось, это внешнее его спокойствие было всего лишь показушной маской. Дождавшись, когда толпа немного успокоится, он накатил полный стакан крепчайшего хлебного вина и, выпив залпом, во всеуслышание заявил:
– Холуй, бабский угодник, нытик, писаришка ничтожный! Забыл… того… о своих корнях глубинных. Писать нужно не для размалеванных барышень, а для народа своего, который… эта… вскормил, взрастил и выпестовал…
– Дерьмовый дерьмописец! – ответствовал ему не на шутку обиженный Бронзо. – Из дерьма вылез, в своем же дерьме и захлебнешься!
Произнеся данную сакраментальную фразу, худосочный Вильяр Бронзо резко соскочил с эстрады и, сжав кулаки, рванул в направлении уважаемого Арчибальда.
Бородатый крепыш не стал дожидаться подхода противника и сам выскочил из-за стола, решив, по всей видимости, принять бой на открытом пространстве.
Подобная тактика вовсе не удивила Зенона, поскольку он прекрасно понимал, что долговязый и длиннорукий Бронзо получит неоспоримое преимущество в том случае, если дерущихся будет разделять какое-нибудь препятствие, в данном случае стол. В то же время, подобравшись как можно теснее к неуклюжему Вильяру, низкорослый Арчибальд вполне способен нанести ему существенный урон своими могучими кулачищами.