Шрифт:
– Мама! – окликнула я ее.
На этот раз слово легко мне далось, и я поняла, как оно нужно и уместно.
Она подняла ко мне заплаканное лицо.
– Мамочка! Извини, пожалуйста, я сама не знаю, что на меня нашло, – быстро заговорила я.
Она кивнула и улыбнулась сквозь слезы.
Тут я не выдержала и бросилась к ней на шею. Она обняла меня, и мы с ней заплакали вместе. Способность плакать вдруг вернулась ко мне самым волшебным образом. А Джим прыгал вокруг и, не зная, кого из нас утешать, лизал то мамино, то мое лицо.
В таком виде нас и застал папа.
– Что-нибудь случилось? – озабоченно спросил он.
– Вот, – мама беспомощно указала рукой на разбитое блюдце, – Мерлин набедокурил.
Папа оглядел нас будто ненормальных.
– И только? Все остальное в порядке? – подозрительно спросил он.
– Все остальное в порядке, – ответила я.
Я не могла не соврать ему и чувствовала, что эта ложь – самое правильное, что только может быть в данном случае.
– Ну хорошо, – неуверенно сказал папа, принес из кухни веник и подмел в комнате. Честно говоря, обожаю мужской способ решения проблем.
Затем он свистнул псу:
– Ну, Джим, неси свой поводок. Пойдем с тобой погуляем. Пусть наши красавицы немного отдохнут.
Они ушли, а мы с мамой еще долго сидели обнявшись.
Укладываясь спать, я подумала, что вела себя глупо. Мама и папа любят меня, а что касается моих настоящих родителей, не знаю, стоит ли пытаться выяснять о них что-нибудь. Не уверена, что смогу простить своей настоящей матери, если вдруг выяснится, что она сознательно отказалась от меня и живет преспокойненько где-то, даже не помня о моем существовании.
Впрочем, надеюсь, свой урок из сегодняшних событий я извлекла. Свернувшись в клубок и подмигнув старому верному зайцу, дружелюбно взирающему на меня с высоты шкафа, я закрыла глаза и буквально через минуту уже крепко спала.
Ловчий стоял, прислонившись к пыльной стене дома. Он никуда не спешил. Если разобраться, в его распоряжении была целая вечность. Девчонка никуда от него не денется, почему бы не подождать немного?..
Дверь клуба распахнулась, впуская новых посетителей, и изнутри до него докатилась волна людского шума и громкой музыки.
Ловчий непроизвольно поморщился.
– Раз, два, три, четыре, пять.Вышла девочка гулять.Тут охотник выбегает,Прямо в девочку стреляет.Что же будет – ой-ой-ой!Не придет она домой, – пробормотал он.– Эй, брат, закурить не найдется? – окликнул его какой-то пацан, едва стоявший на ногах после принятой дозы алкоголя.
Ловчий медленно поднял на него глаза.
– Извини, – сказал тот внезапно протрезвевшим голосом и поспешно ретировался.
Ловчий равнодушно посмотрел ему вслед, но тут из клуба вышел тот, кто его интересовал.
Молодой мужчина направился к припаркованному у дороги автомобилю. Ловчий последовал за ним, и, когда тот скрылся из виду торчавших у входа охранников, холодные руки опустились на его шею и сжали ее так, что он не смог издать ни единого звука.
Когда с мужчиной было покончено, Ловчий достал из его кармана ключи от машины, уложил в салон тело, сам сел за руль и отогнал автомобиль в ближайший темный переулок. Там он аккуратно раздел свою жертву и переоделся в ее одежду. Все было прекрасно.
Ловчий взглянул на себя в зеркало заднего вида и, ухмыльнувшись, привычным жестом коснулся своего любимого талисмана – небольшого серебряного крестика. Подержаться за него считалось у Ловчего хорошей приметой и сулило удачную охоту. Впрочем, неудачных охот у него не случалось уже давным-давно.
Теперь все было готово к выходу в свет. Запах и вид чужой одежды не нравился Ловчему, однако переодевание являлось частью его плана, и с этим нельзя было ничего поделать – вряд ли его повседневная одежда вызовет доверие у охранников.
Итак, полностью экипированный, он направился к входу в клуб.
– Простите, можно попросить вашу клубную карту? – обратился к нему один из секьюрити.
Ловчий достал из кармана и протянул ему требуемое. Охранник взял карту и принялся ее разглядывать, переводя взгляд с документа на гостя.
Ловчий был спокоен. Он знал, что этот человек, несмотря на всю его выучку, в случае чего даже не успеет закричать, однако оставлять за собой гору трупов ему не хотелось. Он очень не любил небрежную и неаккуратную работу.