Я знал, что они не шутят. Знал цену ультиматуму.

Мне ничего не оставалось, как разыгрывать перед тобой комедию... Разыгрывать по их сценарию, что я и делал, да, прости меня...

После твоего отъезда я получил солидное вознаграждение, которое завещаю тебе, если, конечно, ты его примешь. Меня хвалили. Другому бы радоваться, а я каменел душой.

Алешенька, помнишь наш разговор на набережной, когда ты меня по-мужски отколотил? Я до сих пор с радостью вспоминаю твои крутые кулаки, появившуюся кровь и благодарю тебя. Благодарю. Это было священным очищением моей души от всех совершенных мерзопакостных поступков,.. Больше того, это была и есть единственная мне награда... и одновременно... наказание. Парадоксально звучит, верно? Но это правда. Чистая правда. Если, конечно, слово «чистая» здесь уместно. Помнишь нашу вторую прогулку по набережной, когда пришлось прервать разговор и встречу? За нами следили люди Роджерса. Я их засек тогда.

Итак, подведем черту.

Что осталось у меня на этом бренном свете? Один ты, которого я тоже предал. А те... загубленные мною там, в России, начали сниться каждую ночь! Можно ли после этого меня простить?

Короче. Больше так жить не могу и не хочу. Я многое передумал, перестрадал. Особенно после нашей встречи. И вот что я скажу тебе: не казни себя. Воспользуйся случаем, который упустил в Вене. Помнишь? И все же имей в виду, так просто они тебя не оставят. Пока не поздно, ищи защиты. Прости меня, если сможешь. Прощай. Твой Зоря.

P. S. Пятна на письме - не удивляйся - это мои слезы, последние слезы... Прости меня... Прости...»

Я стоял не двигаясь. Листки бумаги дрожали перед глазами. Буквы прыгали...

Меня теребят за рукав. Пытаются взять письмо.

– Слышишь или нет? Что-то случилось?
– уже в который раз спрашивает жена.

Я глухо отвечаю:

– Случилось...

Кажется, испытание на прочность продолжается. Мог ли я подумать такое о брате? Не помню, как вышел из дому, как подошел к телефону-автомату, как позвонил и очутился в незнакомой квартире...

Мы сидим с капитаном Насоновым в его уютной двухкомнатной квартире. Здесь чисто, аккуратно, скромно. Ничего лишнего.

– Я вас слушаю, - обращается он ко мне, усаживаясь рядом со мной на диване.

Я молча протягиваю ему письмо Зори. Он пристально, осматривает конверт, вынимает из него лист бумаги, читает.

С тревогой смотрю на него, стараясь понять, какое впечатление произведет письмо. Лицо Насонова сосредоточенно-бесстрастно. Проходят томительные минуты - одна, другая... Наконец Насонов откладывает письмо в сторону. Задумывается.

– Что теперь будет?
– невольно вырвалось у меня.

– У него мог быть другой выход, - раздумчиво замечает Насонов, не обращая внимания на мой вопрос.

– Это Роджерс... Если бы не он... Я знаю, брат мне говорил, - ляпнул я невпопад.

Насонов строго и, как мне показалось, осуждающе посмотрел на меня.

– Прежде всего, Алексей Иванович, ваш брат сам во всем виноват. Только сам. Судя по вашим рассказам, он где-то уже нащупывал правильный выход...
– начал он, четко выговаривая каждое слово, а затем, немного помолчав, продолжал: - Ну, а если быть до конца откровенным - а наши с вами отношения должны именно на этом и строиться, - то ваш брат не может заслуживать никакого сожаления, а наоборот. У него руки в крови. Да и вас не пожалел, толкнул в пропасть...
– Насонов на некоторое время сделал паузу, посмотрел на меня.

– Понимаю...
– отвечаю я и чувствую, как замирает у меня сердце.

– Мы располагаем на него серьезными материалами. Вы готовы меня выслушать?
– обращается ко мне Насонов.

– Да, конечно.

– После тщательной проверки установлено, что ваш брат, Зоря Ванов, он же Карасев Михаил Иванович, он же Филиппов Иван Михайлович, - хитро замаскировавшийся государственный преступник, - сказал Насонов, нахмурив брови. Затем, не торопясь, достал из папки какой-то лист бумаги, положил его перед собой, - Он - крупный каратель. Вот основные фактические данные. В августе сорок первого года, будучи на фронте, он перешел на сторону гитлеровских войск. С сорок первого по сорок третий год служил в полиции на Украине. Под его руководством и при личном участии в марте сорок второго года были повешены десять человек, подозревавшихся в принадлежности к партизанскому подполью. Весной того же года по его приказу были расстреляны пять родственников секретаря подпольного райкома партии. Летом сорок второго года лично повесил двух коммунистов и участвовал в расстреле пятидесяти евреев. Награжден двумя фашистскими бронзовыми медалями. Его преступная деятельность подтверждается показаниями арестованных, свидетелями и найденными документами.

Я сидел затаив дыхание, не веря своим ушам и не видя вокруг себя ничего. То, что услышал, - невероятно, чудовищно!

Наступила гробовая тишина.

Насонов встал, вышел на кухню. Через минуту он вернулся со стаканом воды. Я продолжал сидеть, словно пораженный громом.

– Я понимаю ваше состояние, но мы вынуждены об этом вам сказать, чтобы у вас не было никаких заблуждений на его счет.

– Если бы я только знал раньше... Я бы его... Разрешите воды...
– попросил я, так и не найдя подходящего слова.

– Сейчас не об этом идет речь, - ответил Насонов, подавая мне стакан воды.

Я крупными глотками, проливая воду на костюм, опорожнил стакан.

– Владимир Николаевич, мне трудно говорить. Я и так многое пережил, когда получил письмо и шел к вам... А сейчас то, что вы сообщили, у меня просто не укладывается в голове... Нет слов выразить свое возмущение... Какой же он подлец и негодяй... Не зря его Марина невзлюбила... Владимир Николаевич, верьте мне, я буду работать за десятерых... Я не пожалею ни сил, ни здоровья, ни жизни, чтобы быть полезным, достойным... Поверьте...