С этими словами муж принялся собирать свой незамысловатый скарб. Он взял с собой лишь несколько старых, поношенных вещей — и больше ничего. На доме, где они жили, появилась надпись: «Башня Возвратившегося журавля». Сделав ее, Дуань имел в виду историю Дин Линвэя [303] , который некогда прилетел в родные края журавлем. Дуань, видно, предчувствовал, что домой не вернется.

Юй Цзычан, прощаясь с женой, долго, не отрываясь, смотрел на нее, потом вскочил на коня и несколько раз обернулся, стараясь запечатлеть ее облик в памяти, словно изображение богини Гуаньинь [304] , которой возносят молитвы. Дуань простился с женой лишь скромным поклоном, на его челе не отразилось ни боли, ни волнения, хотя он слышал плач и стенания.

Путники, как говорится, ели на ветру, спали на берегу, путь их освещали луна и звезды. И вот наконец они прибыли в Цзинь. Цзиньские чиновники, проверив товар, сочли, как обычно, что его слишком мало, а качеством он слишком плох, и потребовали доплату. Дуань сказал:

— Я простой книжник, государева жалованья еще не получал, поскольку сдал на ученую степень совсем недавно. С мирян ничего не беру. Дома у меня лишь голые стены. Вы просите тысячи, а у меня за душой нет лишнего ляна. Товар я привез хороший, после мытья он не утратил ни цвета, ни качества. Какие бы козни вы ни строили, денег я вам дать не смогу. Единственное, что есть у меня, это жизнь. Берите ее!

Цзиньцам такие речи не понравились, они жестоко обошлись с Дуанем, всячески его унижали и оскорбляли, затем отступились на время, но потребовали, чтобы он написал домой письмо и попросил прислать денег. Пусть продадут что-нибудь и пришлют.

Дуань, если вы помните, придерживался в жизни одного мудрого правила: «Довольствуйся бедностью». К нему он впоследствии добавил еще один мудрый завет: «Если у тебя горестей на пять частей, благодари, что не на семь. Если у тебя бед на семь частей, благодари, что не на десять». Думал он и о том, что страданья в этом мире все же легче мучений в темном царстве. Пусть тебя бьют плетью и палкой, пусть жестоко терзают, все же остается какой-то путь отступления — а вот из загробного царства никуда не уйдешь, хотя терпеть муки больше не будет сил. «После смерти, — думал он, — я вряд ли буду ощущать боль. Что мне ножи и пилы или котел с кипящей водой. И все же страшно подумать, что тебя ждут вечные муки. До последнего вздоха я буду торчать в преисподней, откуда спасения нет. А пытать меня и жестоко терзать будут не люди, а грозные демоны-лоча, от которых не вырваться. Известно, что мертвые, как бы они ни страдали, никогда не возвращаются в мир людей, а живые, не в силах стерпеть преступлений в нашем мире, ищут спасение в обители мрака». И еще он подумал, что пытки, которым он подвергается, причиняют такую же боль, как нарыв или язва. Недуг нарушил чистоту крови, а потому организм попал в полосу темных страданий. Но как только покажется кровь или выступит гной, боль сразу утихнет. Эта мысль помогла Дуаню спокойно переносить боль, которую ему причиняли колодки.

А теперь расскажем о Юй Цзычане. Тесть обещал внести за него выкуп, как только это понадобится, и Юй направо и налево раздавал взятки чиновникам цзиньского двора. А потому в отличие от Дуаня он не испытывал ни мучений, ни унижений. Инородцы щедро угощали его вином и яствами. Кое-что с его богатого стола порой перепадало и родственнику, которому помощи ждать было неоткуда. Не прошло и пяти месяцев, как Юй полностью расплатился с цзиньцами и в один прекрасный день, простившись с Дуанем, отправился на родину.

В ту пору при сунском дворе существовал такой порядок. Каждый сановник, отъезжавший послом в чужие края, когда возвращался в родные пределы, обязан был, не заезжая домой, немедля ехать в столицу, дабы отчитаться перед государем, и лишь после этого мог возвратиться к семье. Юй Цзычан приехал в столицу в час «сы», когда аудиенция у государя еще не кончилась. Он надеялся, что, доложив о поездке, тотчас же отправится домой, куда он рвался всем сердцем. Недаром поговорка гласит: «Муж, вернувшийся издалека, похлестче молодого жениха». Словом, Юй мечтал о любовных утехах с женой еще больше, чем в день свадьбы.

Как раз в это время во дворце шли жаркие споры о том, следует ли Сунской стране в союзе с Цзинь идти войной на Ляо. Разговор затянулся. Он начался в час «чэнь» и продолжался несколько часов. Наконец государь принял окончательное решение и тут же удалился в свои покои. Он сильно устал, и подданные не смели его беспокоить, хотя речь шла о неотложных ратных делах. Тем более можно было обождать с делом о выплате дани.

Юй Цзычан маялся на чужбине полгода, но, как видно, звезда бедствий еще не покинула его небосвода. Возвращаться домой он, понятно, не смел и остался в столице, заночевав в казенной гостинице. Известно, что долгие месяцы иногда пролетают быстрей, чем одна ночь. Здесь уместно вспомнить стихи, сочиненные в эпоху Тан:

Вэйчжу, конечно, знала, что муж сейчас находится при дворе, и мечтала лишь об одном — чтобы он поскорее вернулся домой. Счастливая от предстоящей встречи, словно к ней должна была с неба спуститься звезда, она окропила благовониями парчовое одеяло, отгладила шелковое покрывало и с нетерпением ждала минуты, когда сможет рассказать мужу о перенесенных в разлуке страданиях. Солнце взошло и закатилось, взошла луна, а супруг все не возвращался. Всю ночь Вэйчжу расхаживала по крыльцу и едва не стерла свои ножки-лотосы. Миновала ночь, снова наступил день. Вэйчжу поднялась на башню и вдруг увидела на дороге сановника, ехавшего в окружении большой группы всадников, державших стяги и боевые секиры. «Видно, кто-то из важных военных чинов едет по своим делам!» — подумала женщина. Кавалькада внезапно свернула к их усадьбе и остановилась у ворот. Тут только жена разглядела важного гостя — то был ее муж Юй Цзычан. С легкостью ветра она устремилась вниз. Лицо светилось от счастья. Оно и понятно. Как иссушенная засухой земля ждет благодатную влагу, так и молодожены жаждут попасть в свадебные покои, освещенные цветными свечами. Но стоило ей взглянуть на лицо мужа, как радость мгновенно сменилась печалью, а на глаза навернулись слезы. Она спросила его, что случилось, но он ничего не ответил, только из уст его вырвался стон.