Мы с Ахмедом, не сговариваясь, облегченно вздохнули, когда, одолев последний перевал, вырвались наконец на большое ровное плато, по которому шла хорошо накатанная колея. Здесь по крайней мере были видны следы человеческой деятельности. Кое-где на вершинах гор торчали антенны, радары искали цель в бездонном куполе неба, а у подножия виднелись редкие палатки кочевников, пасших на этом плато своих неприхотливых верблюдов.

И всё-таки фантастика не хотела отпускать нас. На повороте дороги как из-под земли возникла фигура в черном монашеском одеянии и черном же клобуке, жестом руки просившая остановиться и подвезти. Откуда здесь взяться монаху? Я вопросительно посмотрел на Ахмеда, но тот недоуменно пожал плечами.

— Вы не могли бы подвезти меня до деревни? Это пять километров отсюда.

Я открыл заднюю дверцу.

Монах рассказал, что служит в монастыре в горах, где, по преданию, скрывался от преследований Иисус Христос.

— Сколько же ему лет? — наивно спросил я, имея в виду монастырь.

— Около двух тысяч, — с достоинством ответил монах и понимающе улыбнулся. Его прощальное напутствие прозвучало вполне актуально: — Вы, вероятно, атеист, сын мой. Но вы и ваши товарищи делаете благое дело, защищая слабых и обиженных. Мы будем молиться за вас.

Мне вспомнились строчки Симонова: «…за в бога не верящих внуков своих», и я вежливо ответил:

— Спасибо, святой отец.

Солнце показывало полдень, когда вдали забелели армейские палатки. На то, чтобы проехать двадцать километров по карте, в действительности ушло три с половиной часа.

Сами встретил меня вопросом:

— Ты привез переносные буры?

— Целых три.

— Слава богу, значит, успеваем.

— А что, разве их нужно ставить сегодня?

— Ах да, ты же ещё ничего не знаешь, — расхохотался Сами, — сегодня свадьба у Фикри. Мы должны быть в городе самое позднее в восемь вечера. За Титова не волнуйся, его найдут. Пойдем знакомиться с ракетчиками, и за работу.

За те два дня, что батальон находился здесь, они практически сделали дорогу. Оставался гребень шириной метров в десять, вылезавший из мягкой породы как огромный твердый ноготь. Его нужно было рвать динамитом. Привезенные мной буры с ходу пошли в дело, и скоро загремели взрывы, мощным эхом отдаваясь в окрестных горах.

Солдаты работали четко и слаженно. Да и Фаиза будто подменили. Вместе со всеми он закладывал динамит в шурфы, без труда разбираясь в сложном хитросплетении проводов, после команды «В укрытие!» внимательно следил, чтобы все солдаты отбежали и спрятались под нависавшей козырьком скалой, и только убедившись, что на гребне никого не осталось, крутил ручку взрывного механизма.

В штабе неплохо знали своё дело и, находясь за полсотни километров отсюда, нашли единственно правильное решение. Эта позиция становилась ключом к противовоздушной обороне города, так как теперь ни один самолет, даже идущий на предельно малой высоте, не мог остаться незамеченным.

— Дошло? — воскликнул торжествующий Сами.

Ракетчики выглядели именинниками. Сами окончательно покорил их, непостижимым для меня способом перетащив через гребень пару бульдозеров, которые заканчивали сейчас обсыпку последних укрытий.

— А как тебе Фаиз? — выложил ещё один козырь Сами, когда мы устроились покурить в пустом пока штабном бункере.

— В тебе погиб великий педагог, Сами, — попробовал я пошутить, — я причисляю Фаиза к разряду трудновоспитуемых.

— Э, нет, Алеша, всё гораздо сложнее, — Сами не принял шутки. — Фаиза перевоспитать невозможно, его можно заставить работать, применяя в зависимости от обстоятельств кнут или пряник. Воспитывать нужно его детей и внуков, но для этого необходимо иметь четко выраженную систему идей, перспективу развития страны.

Сами говорил медленно, тщательно подбирая слова, и я внимательно его слушал.

— Только в этом случае, — продолжал он, — государство сможет воспитать людей, способных работать, воевать, жертвовать собой ради будущего нации.

— А что же происходит сейчас? Ради чего они идут на смерть?

— Наши народы разделяют религия, история и обостренное чувство национализма. Так это выглядит с точки зрения, скажем, твоего Ахмеда и сотен тысяч других, не умеющих читать и писать. На самом деле борьба, как и во всем мире, идет между прошлым и будущим. Это понимают не все, но такие, как Фаиз, понимают.

— Ты рассуждаешь как коммунист.

— А я и есть коммунист, — сказал Сами, — тебя это удивляет?

— Нет, просто мы никогда не говорили до конца откровенно.

— Так вот, чтобы закончить о Фаизе. — Сами закурил новую сигарету. — Фаиз мечется между прошлым и будущим. Он будет работать и будет воевать, внутренне сопротивляясь этому всеми фибрами своей души, так как знает, что эта война идет и против него тоже.

— Ты прав.

— Кстати, я поговорил с ним. Прижал его к стенке. Насчет Абу Султана ты скорее всего не ошибся. Виллу проверили. Хозяин уехал. Куда — неизвестно.