– Сними джинсы.

Преодолевая неловкость, Ломовик выполнил просьбу и теперь стоял в одних трусах, скрестив руки у паха. Мистер Рей продолжал внимательно изучать парня, потихоньку потягивая пиво из банки. Что-то пугало Ломовика во взгляде этого человека, вселяя отвращение.

Мистер Рей поудобнее откинулся на софе и вытянул вперед ноги в тяжелых ботинках:

– Давай, сынок, давай. Не обращай на меня внимания. Я просто зритель на этом представлении.

Ломовик поколебался еще минуту, пытаясь понять, к чему клонит хозяин. Затем начал качать пресс. Он сжал зубы от напряжения и про себя отсчитывал каждый свой наклон.

Энергия тут же разлилась по всем мышцам, и неловкость прошла. Ломовик почувствовал, как его мускулы начали с благодарностью реагировать на каждый наклон, а кровь побежала по жилам, будто давая телу новые импульсы. Вскоре он окончательно забыл, что мистер Рей сидит в комнате. Ломовик целиком сосредоточился только на себе, его мозг уже ни на что другое не реагировал. И что бы ни приказал Ломовику мистер Рей, он знал, что впереди его ждет несказанное удовольствие. А главное, никто об этом не узнает. Ни легавые, ни мистер Рей, ни даже Контроль – никто. Во всяком случае, целый час будет у него в распоряжении, а за час Ломовик может сделать очень много с любой из женщин.

А потом превратит ее в кровавое месиво, растоптав ботинками.

Тело Ломовика покрылось потом, он все быстрее и быстрее стал делать свои упражнения, подчиняясь прихоти старика, сидящего с полузакрытыми глазами напротив на софе.

МАЙАМИ

Маккензи сделал неопределенный жест рукой и спросил:

– Думаешь, слабо сказано?

Его тонкие пальцы сжимали сигару. Анна взглянула на заголовок на весь разворот: «Ужасная торговля». Лицо Левека смотрело на нее с большой фотографии, а сзади был виден фасад клиники Палм-Бич.

– Нет. Как раз, – ответила Анна.

Сразу же под заголовком стояло ее имя. В правом углу на второй странице разворота была помещена ее фотография, темные глаза смотрели прямо в камеру. Анна почувствовала, как начинает краснеть.

За соседним столом копировали статью для двух воскресных газет, готовых опубликовать горячий материал.

– Взрыв я тебе обещаю, – сказал Маккензи и, поднеся ко рту сигару, выпустил целый столб дыма, не обращая никакого внимания на табличку «Не курить». – Ты припечатала этого сукина сына по всем правилам, крошка.

– Надеюсь, он попадет в тюрьму?

– Нет. Начнутся вопли со всех сторон. На какое-то время он, пожалуй, потеряет американскую визу. Его лишат годика на два врачебной практики в Палм-Бич, продадут дом на побережье, законсервирует яхту. Но я ставлю сто долларов, что Государственный департамент совершенно не заинтересован в наказании. Не забывай – он национальный герой у себя на родине. И у Левека много денег. Так что не все газеты напечатают материал.

– Но Левек – преступник. И ему следует заплатить по счету.

– Да он же Робин Гуд, только наоборот: берет глаза у бедных и отдает богатым – вот и все.

– Мне кажется, что ты восхищаешься им, – попыталась возразить Анна.

– Левек – реалист. Тебе бы следовало научиться восхищаться подобными людьми.

Анна с удивлением посмотрела на своего патрона:

– И ты называешь это реализмом?

– А как же еще?

– Это самый настоящий цинизм.

Подобная выходка не сошла бы с рук обычному молодому репортеру, каким бы талантливым он ни был. Обвинить в цинизме своего собственного шефа – слишком большой проступок. Но с Анной дело обстояло совершенно иначе. Дрю Маккензи, будучи человеком тяжелым, разрешал Анне то, что позволял лишь немногим, и ее резкость буквально тонула в его безмерной мудрости.

– Цинизм. Реализм. Какая, в сущности, разница? – Он вновь сделал неопределенный жест рукой. – Жизнь течет. Жизнь изменяется, как река, Анна. Как река. – Его широкие ладони поплыли в воздухе, словно рыбы в водном потоке. – Течет, но всегда в одном направлении – к богатым. От бедных. К тому, кто уже имел, и добавится… Что-то вроде этого.

Женщина, которая работала за соседним столом, неожиданно подняла голову и процитировала:

– Тому, кто имел, воздам я, и воздам сторицею, но от того, кто не имел, да убудет и то малое, что было при нем.

– Кто это сказал? – с вызовом спросила Анна.

– Иисус Христос, – спокойно ответила сотрудница.

– Поняла? – подхватил Дрю Маккензи. – Значит, у бедного надо забрать и глаза, если это все, что у него осталось.

Анне не хотелось продолжать разговор, и она, примирительно пожав плечами, добавила только:

– Такова жизнь, что поделаешь.

– Чертовски верно. Вопрос заключается лишь в том, кто лучше приспособлен к жизни. Богатым это явно удается лучше, чем бедным. Потому что сильному легче выжить, чем слабому. Приспособленность к жизни и разделяет в конечном счете людей на богатых и бедных.