Видел Джозеф казни, повешенных, камеры пыток. Видел кровь и изуродованные тела, жестокие лица, на которых лежала печать зла, и лица, полные невыносимого, нечеловеческого страдания, – две стороны одной монеты, которой расплачивалось человечество неизвестно за что. Во сне Джозеф слышал и голоса: крики команд либо вопли, взывающие к милосердию, которое так и не сходило с небес на землю.

В снах Джозеф продолжал жить лагерной жизнью, и, казалось, он навечно обречен на эти ночные кошмары.

Таня заботилась о нем, как добрая нянька, она придумывала ему все новые ласковые прозвища, уговаривая поесть чего-нибудь или обтирая неподвижное тело влажной губкой. Днем она могла часами сидеть рядом и смотреть на Джозефа. А ночью ложилась рядом.

– Не кричи так, зэк, миленький, не кричи, – уговаривала она Джозефа по ночам. – Услышат, услышат нас.

А когда крики становились невыносимыми, Таня закрывала большой теплой ладонью рот Джозефа, и агония вдруг отступала, тогда он чувствовал, что как бы растворяется в этом теплом, уютном убежище, называемом ее телом.

АНГЛИЯ

– Они сказали, что мое дело может оказаться очень щекотливым для правительства, – с горечью произнес Дэвид. – Конечно, я не совершенство, но они такие лицемеры, каких Бог и не видывал.

– А на мой взгляд, все они очень уважаемые люди, – возразила Эвелин, расставляя белые лилии в медной вазе на окне. На этом фоне она казалась выше и стройнее. Эвелин надела новое платье из черной шерсти с большими отворотами и широким поясом. На ногах были черные чулки и лаковые туфли на высоком каблуке. Платье было сшито на заказ, и оно подчеркивало прелестную фигуру Эвелин, ее безукоризненную талию.

На другой женщине такой наряд смотрелся бы как траурный. Но на Эвелин все выглядело подчеркнуто элегантно. И даже соблазнительно в своей безупречной строгости.

– Она скоро приедет, – отстраненно произнесла Эвелин, показывая, что ее совершенно не интересует разговор Дэвида с руководителем партии.

Дэвид взглянул на жену, и глаза его сузились. Затем он налил себе еще виски:

– Мне не нравится, что девчонка поедет без сопровождающих. Она и поезда-то никогда не видела.

– Ей все приходилось делать в жизни без твоего участия, Дэвид. Поэтому, я думаю, она вполне сможет справиться с такой задачей, как сесть в вагон поезда Милан – Лондон.

– Боюсь, как бы она не начала болтать с ненужными людьми.

– И тем самым позорить тебя, да? – сухо парировала Эвелин. – Монахини позаботятся о ней, как только она приедет.

– Ах, да, монахини. – Дэвид даже прыснул от неожиданности. Дочь была католичкой – еще одно неприятное обстоятельство, с которым следовало смириться.

Эвелин тем временем поставила последнюю лилию на место.

– Лучше будет, если девочка прибудет без всякого шума. Для ее же пользы. Ей надо будет как-то привыкнуть к новой обстановке, прежде чем появиться на людях.

Эвелин произнесла это хоть и без раздражения, но и без теплоты. Ясно было, что гнев еще не прошел, а только слегка смягчился. Дэвид угадывал настроения жены по голосу, по выражению глаз. Он понимал, что не время противоречить ей, что пока следовало подчиняться во всем. Трудная, почти невыполнимая задача.

В течение шести недель после ссоры Эвелин пугала его. В руках у жены были все козыри, и теперь впервые за время супружества она ни секунды не колебалась, пуская их в дело. Дэвид был уверен, что, не капитулируй он, Эвелин тут же оставила бы его. А хуже этого быть ничего не могло.

Эвелин ясно давала понять, насколько муж зависит от нее, и делала это безо всякого сожаления. Стоило им только развестись, и карьера Дэвида, его финансовое положение и репутация рухнули бы в один миг.

Он ясно видел свое положение и не обольщался. Это качество Дэвид приобрел еще со школьной скамьи, а чувство унижения даже помогало ему в выживании. Ты должен проглотить эту горькую пилюлю, чтобы спасти собственную шкуру. И тогда, возможно, наступит и твое время.

Дэвид не собирался разбираться в истинных мотивах поступков своей жены. Он объяснял их желанием Эвелин наказать его. Когда все понемногу стало успокаиваться, Дэвид попытался иначе посмотреть на дело, но это оказалось ему не под силу, ибо он не мог подняться выше собственного эгоизма.

В конце концов, жена не настаивала на том, чтобы удочерить девочку. Они дадут ей приют, содержание и образование. Конечно, Дэвид в глубине души надеялся, что это всего лишь блажь, которая должна пройти. Если бы Эвелин трезво взглянула на ситуацию, она увидела бы в покинутом ребенке обыкновенную замарашку, ни слова не знающую по-английски. Тогда она сразу бы переменила свое мнение, а если повезет – то и весь каприз кончится в течение нескольких недель, и девчонку можно будет отослать куда-нибудь в отдаленное учебное заведение и забыть обо всем.