— Это дом товарища Бондарчук? — спросил немец.

Папа удивился.

— Это мой дом. Я Бондарчук.

— О, молодой Бондарчук! — обрадовался немец. — А я знавал старый Бондарчук.

Папа с неприязнью посмотрел на немца. Но, странно, немец не обратил ни малейшего внимания на сердитый папин взгляд.

— Я знавал старый Бондарчук, — с какой-то тоской повторил немец. — Старый Бондарчук был герой.

— Что вы о нем знали? — закричал вдруг папа.

Немец вздрогнул. Лиза в окне тоже вздрогнула: папа никогда так не кричал.

— Меня зовут Макс, — сказал немец. — Макс все знает.

Папа раскрыл было рот, но немец опередил его:

— Макс все расскажет, — сказал он.

Папа стал как лунатик. Сперва он молча смотрел на немца. Потом, так же молча, повернулся и пошел в дом. Немец, не ожидая приглашения, пошел за ним. Так бывает: двое, не сговариваясь, вдруг делают одно и то же.

Лиза сидела на подоконнике, на самом свету, но папа, войдя в комнату, не заметил ее. Он весь был поглощен гостем. Он вошел в гостя, как вода в песок. Он уже не мог выйти из него, не узнав всего.

Волнение папы передалось «Вопросительному знаку». Немец вдруг выпрямился перед тем, как сесть, и уже другой — прямой, строгий — не вопросительный, а восклицательный — сказал:

— Старый Бондарчук был герой. Я свидетель, за что его расстреляли.

...Старый Бондарчук не был герой. Да и старым в то время он не был. Пятьдесят лет, разве это старость? Но он был русским. «Русский под немцем?» Об этом было страшно подумать. Еще страшней было примириться с тем, когда это случилось.

Пришли немцы, и младший Бондарчук ушел в партизаны. Младший ушел в партизаны, средний — Андрей — служил в Красной Армии, а старший вызвался служить немцам.

Поселок презирал Бондарчука, как собаку. Партизаны молились на него, как на бога.

«Собака» и «бог», он сам попросил, чтобы ему дали охрану. «Опасаясь неразумных действий со стороны своих соотечественников... » — писал он в рапорте на имя коменданта Эриха Шварца — черного человека с черной душой. Но имел при этом в виду совсем другое: отвести от себя малейшее подозрение в симпатии партизан.

Охрану дали. Это было в интересах самих немцев. Переводчик знал многое. С него нельзя было спускать глаз.

Переводчик знал многое. Но все, что он знал, тут же становилось известно партизанам.

Возле дома, где жил Бондарчук, было два колодца. Один на улице, с водой, другой на огороде, сухой. Когда рыли, прогадали жилу. О нем мало кто знал. И почти никто, кроме немногих сверстников старшего Бондарчука, не знал о тайне двух колодцев. Того, что на улице, и того, что на огороде, заброшенного, заросшего бурьяном. Они, как сообщающиеся сосуды, соединялись подземным ходом.

У каждого века — свои игры. В детском веке старшего Бондарчука в моде были подземные ходы. Мощенный битым кирпичом для забавы, подземный лаз на дубовых распорках пригодился для дела. Через него Бондарчук сообщался с партизанами. Опустив в колодец ведро с донесением, он выуживал приказ к действию. Переправляли почту из одного колодца в другой маленькие партизанские связные.

Однажды Бондарчук донес: гарнизону станции приказано ликвидировать партизанскую базу в Сухой балке, возле лесного ручья. Партизаны ждали этого сообщения. Они давно заманивали немцев в Сухую балку огоньками неосторожных костров. Но партизанской базы в Сухой балке не было. И костры там не горели. Это разведчики жгли лучину.

Напасть на базу немцы собирались ночью. В ту же ночь партизаны намеревались взорвать водокачку. Им не повезло. Они были схвачены неподалеку от дома Бондарчука. Сам Бондарчук в ту ночь дома не ночевал. Он ночевал в тюрьме. Попал он туда прямо с полицейской пирушки.

Полицаи пили, нимало не беспокоясь о том, что ночью им идти на партизан. Это удивило Бондарчука: хмель в такой операции плохой советчик.

Опьянев, один из полицаев проговорился: боя с партизанами сегодня не будет, зато будет другой бой — с подрывниками, которые придут взрывать железнодорожную водокачку.

Услышав это, Бондарчук похолодел. Его замутило. Он понял — не от вина, от страха. Сегодня он почти не пил.

— Много ты знаешь, — сказал он полицаю.

— Я-то? — Полицай ощерил гнилые зубы. — Я много еще чего знаю, да не сразу все говорю. А вот завтра, как сторожку прощупаем...

— Какую сторожку? — спросил Бондарчук и сам не услышал своего голоса: он-то знал, о какой «сторожке» идет речь.

Но полицай услышал.

— Тогда и скажу, как прощупаем.

Он хмелел на глазах. Бондарчук пошел напропалую.