Романов зачерпнул полную кружку. Зубы заныли. Вода была чуть солоноватой, но пилась легко.

— А офицерик-то наш, — смеясь, сказал рябоватый красноармеец, — вроде своим стал.

От колодца хорошо было видно, как Ремизов, офицер и молоденький красноармеец вываживали на лугу коней.

Офицер вел на длинном поводе четверку, и рыжий большой жеребец все время пытался подняться на дыбы. Офицер укоротил повод и огладил его. Жеребец успокоился.

«А ведь он врет, — подумал вдруг Романов, — что из Питера. Коней водит по-донскому».

— Пойди, — сказал он рябоватому красноармейцу, — забери у него коней. А то он свой, свой, да как бы чем не удивил.

Рябоватый уже без улыбки сказал:

— Это точно…

И пошел к лугу.

Офицер передал ему коней и, поднявшись к колодцу, нерешительно остановился чуть поодаль от группы красноармейцев.

— Водички-то испейте, господин офицер, — сказал ему Романов.

Офицер подошел к колодцу. Заглянул в бадью. Она была пуста. Ухватисто подхватив цепь, офицер кинул бадью в черную, глубину, зачерпнул воды и, сильно работая руками, так, что заходили под курткой лопатки, потянул бадью вверх.

«Точно, врет, — подумал Романов, — он донской, ишь как орудует. Этому в Питере не научишься. Это с детства видеть надо».

Офицер пил маленькими глотками, поверх кружки поглядывая на пруд, на коней, на уходящую вдаль дорогу.

«И фамилия у него уж больно донская, — все сомневался следователь, — Запечнов…»

Он вспомнил, что был у них в полку сотник Запечнов. В сотне у Запечного служил дружок Романова, Янченко. Говорил не раз: «Земляк мне Запечнов, а собака, ничего не спустит».

«Из Семикаракор они, — припоминал Романов, — или из Константиновки? Но донские, точно… Нет, врет офицер!»

Офицер поставил кружку на край колодца.

— Садитесь, Запечнов, — сказал следователь, — покурим.

— Спасибо, — ответил офицер и присел в тени, пристроившись на камне.

Романов протянул ему кисет и бумагу. Тот завернул цигарку. Потянулся прикурить, Романов зажег спичку, указал:

— Коней вы, видать, любите. Приглядывался я, как вы вываживали.

— Да, вы правы, коней я люблю, — ответил офицер, выпуская дым. Щуря глаза, он смотрел куда-то вдаль.

— Жеребец, рыжий, — лениво продолжал Романов разморившись на солнце, — наверное, понравился? Оглаживали вы его уж больно любовно…

— Жеребец славный, — сказал офицер, — бабки высокие, грудь сильная — правда, зажирел немного да, кажется, чуть засекается на ходу. Подковали, видать, плохо…

«Все врет, — теперь уже твердо решил следователь, — донской он. Ну да ладно, посмотрим, кто кого…»

Подошел Ремизов. Коней уже напоили. Можно было трогаться.

— По коням, — негромко сказал Романов, поднимаясь от колодца.

Красноармейцы стали садиться в седла.

Романов чуть отвел своего бегуна в сторонку, мигнул стоявшему у яблони красноармейцу. Поднявшись в седло, тот тронул коня и шагом подъехал к Романову.

Поставив ногу в стремя, Романов Шепнул:

— Въедем в Таганрог — глаз не спускай с офицера, держи как на вожжах…

Романов давно знал этого красноармейца. Фамилия его была Воронов. Конник он был старый, от такого не уйдешь. Догонит.

— Понял, Воронов?

— Ясно, — сказал тот.

— По двое рысью! — дал команду Романов и пустил коня вперед.

Отдохнувшие кони пошли резво.

А через час набежала тучка и потянуло свежим ветром. Начавшие опять было потеть кони подсохли и, став на хорошую ногу, потянули ровно и уходисто.

Миновали небольшое селение Самбек; теперь уже до Таганрога было рукой подать. Верст пятнадцать, не больше.

Романов вышел из головы отряда и, махнув Ремизову, пропустил конников вперед. Ремизов тоже приотстал.

Пристроившись в хвост отряда, Романов наклонился с седла к Ремизову.

— Значит, как договорились, — сказал он, — въедем в Таганрог, ты берешь двоих — и в порт. Сам приглядишься, что и как…

Конь, сбиваясь с ходу, пошел боком. Романов выровнял коня, договорил:

— Я буду в ЧК… Смотаюсь только на Гимназическую и вернусь. В порту будь аккуратнее… Вспугнуть их ни-ни… Мне кажется, что здесь дело посложнее, чем мы думали… Не нравится мне офицер: хитрит он что-то…

Романов послал коня рысью.

Дорога между тем потянулась на подъем. Кони пошли тяжелей, Но следователь теперь торопил отряд. И все же, когда они поднялись из балочки, он понял, что коням еще раз надо дать отдохнуть.