– Спать хочу, – поднимаясь из-за стола, повторил я.

Все-таки я смог дойти до комнаты, уронил себя в расправленную постель.

Хрустящее белье стерильно пахло горной лавандой. Но еще я уловил запах Дарьи; неудивительно, ведь она спала на этой кровати. Спала в холодной постели, оплакивая погибшего мужа... Теперь здесь лежал я, оплакивая Олесю. И с грустью думая о том, что с Дарьей у нас не сложилось. Где-то в глубине души я жалел о том, что мы не стали близки. Но разве я смогу себе в том признаться? Нет. Во всяком случае, пока не потускнеет память об Олесе...

Время жестоко, и когда-нибудь я начну о ней забывать. Увы, но я осознавал это... А пока я радовался, узнав, что Дарья будет спать на раскладушке...

Олеся звонко смеялась, кружась, как на карусели, вокруг белоствольной березки; подвенечное платье шуршит, фата развевается, цепляясь за тонкие веточки с юными клейкими листочками. Одной рукой девушка держалась за дерево, пальцами сминая тонкие, вьющиеся нити бересты, другой размахивала, будто крылом – и кружилась, и парила над землей, пересмеивая сыча, тревожно ухавшего откуда-то с высоты.

Я стоял возле воинственного дуба с генеральской статью и выправкой, любовался своей красавицей, радовался вместе с ней. Свадьба у нас, она моя невеста, и сейчас мы в вихре чудесного танца унесемся в нашу первую брачную ночь... Но вдруг плотной и емкой волной в грудь меня ударил ветер, оторвал от дерева, будто я был беспомощным листиком, поднял над землей, отнес к полянке, где стояла палатка, горел костер, возле которого обедали люди. Мужчина, женщина и девочка. Я парил, кружил над ними, но никто меня не замечал.

Не слышно меня, не видно, а кричать я не хотел – боялся разрушить очарование планерного полета. Сейчас ветер обнесет меня по кругу над полянкой и вернет обратно к Олесе...

Кричал мужчина. Одной рукой он держал котелок с похлебкой, другой махал девушке, которая с ружьем уходила в прибрежные заросли. Ей хотелось побродить по плавням, попугать бестолковыми выстрелами уток, а мужчина требовал, чтобы она вернулась. Как будто чувствовал, как нужно ему ружье...

Девушка не послушала отца, исчезла из виду, и он, махнув на нее рукой, взялся за ложку. А тем временем с раскладного стульчика поднялась маленькая белокурая девочка, с нежностью обняла маму за шею, что-то шепнула ей на ухо, поцеловала в щеку и побежала к дикому малиннику. Я видел, как она остановилась на полпути и, легонько ущипнув себя за ухо, побежала обратно, но не к костру, а к палатке.

И в это время откуда-то вдруг появился скуластый парень с курчавой головой. Он шел стремительно быстро, накручивая на ствол пистолета цилиндр глушителя, трава шуршала под его ногами, но это совершенно его не смущало. Он точно знал, что у приговоренных нет шансов.

Первым его увидел мужчина. Обернувшись, порывисто вскочил на ноги. «Наташа! Вика! Ира! Бегите!!!» – закричал он. И бросился навстречу киллеру. Женщина все поняла, поднялась со своего места, побежала в сторону, куда не так давно направилась ее маленькая дочка. Она и не знала, что девочка уже в палатке. А крикнуть я ей не мог, потому что мои голосовые связки не вибрировали от напряжения мышц, не издавали звук.

С безучастно спокойным лицом киллер выстрелил мужчине в сердце, а когда тот упал, раскинув руки, добил пулей в затылок. И направился вслед за бегущей женщиной. Шел он вроде бы неторопливо, но на удивление быстро.

А женщина уже, похоже, поняла, что дочери в малиннике нет. Ей бы дальше бежать, хоть какой-то, но шанс на спасение. Нет, она повернулась к киллеру лицом, с мольбой на лице шагнула к нему. Но тот, не задумываясь, выстрелил ей в грудь, раз, второй...

Киллер направился к своей машине, он проходил мимо палатки, когда оттуда вдруг вышла девочка, прижимая к груди глазастую куклу. Она не понимала, что происходит, от волнения надавила кукле на животик. «Я – Маша!» – весело сообщила та. «А я – Гена!» – приветливо улыбнулся киллер и преспокойно направил на девочку пистолет...

Я не мог помешать ему, и задержать не было возможности. Ветер поднял меня высоко-высоко над землей, а затем с размаху швырнул на березу, возле которой весело кружила Олеся.

Но нет, не слышен ее смех, и не парит она вокруг невесты-березки. Лежит на траве, раскинув руки, с упреком смотрит на меня стекленеющими глазами. По ее гладкому нежному лбу ползет муравей, но не чувствует она раздражающую щекотку, потому что мертва, и фата вся в крови. А над ней с опущенным в руке пистолетом сидит черноволосая девушка в красной куртке и джинсах. Тонкая талия, широкая тазовая кость. Да, это девушка, никаких сомнений. И это она убила Олесю...

Я стремительно пикировал на Олесю. Взять бы маленькую поправку, врезаться бы в убийцу, смять ее, растерзать. Но нет, сила тяжести впечатывает меня в Олесю...

Удар, вспышка, толчок... Я открыл глаза, лбом стукнувшись о полированную переборку вагона.

– Безобразие! – послышалось откуда-то снизу. – Только в нашей стране поезда могут тормозить так резко!

Только сейчас до меня во всей полноте дошло, где я нахожусь. Поезд Черногайск – Москва. А мертвая Олеся мне только снилась... Но ведь она действительно мертва. И за полтора месяца боль потери ничуть не стихла, скорее наоборот. Поэтому и еду я в Москву. Без оружия, без явного злого умысла. Просто хочу заглянуть в глаза Хряпову... Хотя, конечно же, я хочу ему отомстить. Око за око, кровь за кровь... Но все же я очень надеялся, что найдется причина, которая остановит меня. Есть закон, есть христианская мораль... И без того мои руки по локоть в крови, чтобы я мог еще кого-то убить. Да и Олеся не поднимется из земли, если я отомщу за нее...