Ни слова не говоря, Травник в заросли ринулся, что сохатый, напролом, Ингерд, Оярлик да Эйрик — за ним. А темно кругом, свет лунный сквозь кроны густые еле-еле пробивается — не набрала еще силу луна-то — ветки по лицу больно хлещут, царапают, одежду рвут, а они все равно вперед ломятся, темень ругательствами щедро сдабривая. А как рассвет занялся — кончился лес, к Морю они вышли, на берег сырой пологий.

— Ты чего нас к воде вывел, Травник? — Оярлик, запыхавшись, спрашивает. — Нам в лес ведь надо!

— Там болото, — Травник, дух переводя, махнул рукой куда-то назад. — Только берегом пройти можно.

— Эй, глядите! — вдруг голос Эйрика слышится.

Видят, у самой кромки воды шест здоровенный высится, а на тот шест череп лошадиный насажен, в темноте белеется, и глядит тот череп пустыми глазницами черными в сторону селища Туров.

— Вот она, колдовская работа, — сплюнул Оярлик. — Вот откуда к Исмелу Стиэри, ярому Туру, погибель пришла.

Сообща они шест расшатали — до того крепко в землю вбит был — повалили да в мелкие куски изрубили, а череп в воду далеко забросили. Потом стали совет держать: как быстрее до нужного места добраться. Не долго спорили, порешили — каждый зверем пойдет, так оно вернее да скорее получится.

— А что Травник? — Оярлик спрашивает. — С ним-то как быть?

А Травник в ответ говорит, усмехаясь:

— Я у Камней быстрее вашего буду, но для верности на подходе, на берегу вас встречу.

— Врозь пойдем, — Ингерд молвит, — потому как тропы у нас разные и добыча тоже. Друг друга ждать не станем, некогда ждать, кто первым придет — тому и бой принимать.

И, не мешкая, зверьем обратились: Ингерд — волком, Оярлик — лисом, Эйрик — барсом. Травник молодой только и видел, как мелькнули черная, рыжая и белая шкуры, и все, опустел берег. Постоял парнишка, на посох опираясь, потом впереди себя Руну заветную начертил, слово шепнул и пропал.

Не помышлял Ингерд, что все так повернется. Жил на северном берегу, в суровых краях, в Море студеное с отцом и братьями хаживал, мечи ковал, детей растил — и всю жизнь бы так прожить, и не надо доли иной. А переменилась судьба-то и таким жребием выпала, что впору с высокой кручи да вниз головой. В ярость да в ненависть, как в реку холодную, стремнистую, окунулся — и понесло течение быстрое, а куда? Да все одно: к погибели. И рад бы остановиться, воздуху глотнуть, поразмыслить, что к чему, а не остановишься, несет течение-то. Сам себя Ингерд ненавистью травил, сам себя к погибельной черте за руку привел, но у черты задержался, не переступил — и прозрел. Что его ярость, что его ненависть в сравнении с просторами земли родной, да с Горами, что с юга высятся, да с Морями, что с севера плещутся? Что его боль в сравнении с болью и горем лесов и полей, огнем и кровью томимых? И гибель его племени разве сравниться с гибелью всей Махагавы?..

Потому Ингерд и бежал сейчас, волком обернувшись, из собственной шкуры вырываясь, к Черным Камням, чтоб не дать пробудить их, чтоб их неизмеримая сила не погубила земли от Моря до Моря лежащие.

Бежал он день и ночь и от усталости падал и снова вставал и снова бежал. Лапы об острые камни прибрежные в кровь сбил, шкуру о ветки колючие изодрал, но не останавливался. Да, ненависть могуча, и человека она на великие и страшные дела подвигает, но жажда противостояния сильна не меньше, и именно она гнала вперед Волка. Отстоять свое — землю, жизнь, любовь — вот что двигало Ингерда наперерез эрилю Хёльмиру, и он бежал. Скоро берег скалистый лесами покрылся, темнее стало. Казалось Ингерду — уже вечность в пути, и путь этот никогда не закончится. А лес по левому боку от него все разрастался, и понял Ингерд, что это Лес Ведунов начался. Тогда без страха нырнул он под древесный полог, и словно зрение у него иное открылось.

Лес изнутри будто светился весь сиянием зеленым, как живой, и деревья и травы в этот раз по-доброму встретили его, и голоса их он услыхал в сердце своем — разные, друг на дружку не похожие, как же Ингерду захотелось остановиться и поговорить с ними! Но он не остановился, и деревья покорно расступились перед его стремительным бегом, и корни не цепляли его, и травы лап не опутывали. Лес ему сам дорогу указывал, тропой широкой перед ним стелился, и вынесла тропа Волка на утес крутой, что по-над Морем высился, и едва удержался Ингерд на обрыве. Застыл, впалыми боками воздух втягивая, вниз глянул. А внизу, на неспокойной глади морской, ладьи плывут — тринадцать штук, одна за одной, острыми носами в пену зарываются, а на крутых боках просмоленных щиты со знаком кабаньего клыка висят. То не промысловые ладьи были, а боевые, и Вепри на веслах сидели могучие в подкольчужных рубахах кожаных. Понял Ингерд, что плывут они воевать Черные Камни, а разве устоять ведунам безоружным против мечей и копий? Задрал волк морду кверху, и вздрогнули Вепри от звериного рычанья яростного над волнами буйными пронесшегося, озираться начали, но никого не увидели, лишь мелькнула тень на утесе черная — может, туча солнце прикрыла?..

Знал Ингерд, что не тягаться ему с Морем в скорости, а в одиночку — с Вепрями, но израненные лапы несли его вперед. Кабы сообразил Ветер у Леса помощи попросить, так сил бы у него много прибавилось, и боль бы отпустила, и раны бы зарубцевались. Но не знал того Ингерд, и потому силы с каждым прыжком оставлял за спиной. И все же добежал он до берега, чтоб Асгамиров встретить, не дать им в лес просочиться и у Камней для лихого дела собраться.

Берег тут добрый был, для кораблей удобный — бухта глубокая, от ветров спрятанная, а от бухты — поле широкое зеленое под самый лес лежащее. На этом-то поле и увидел Ингерд ведунов.

Они стояли цепью — в зеленых темных балахонах, с открытыми лицами — молодые и старые и совсем юные, стояли стеной, которую еще одолеть надо было, и каждый в руке посох держал. Содрогнулся Ингерд их суровой решимости, попятился. Глазами знакомое лицо отыскал безусое — не обманул Травник, на берегу встретил, да только не его.

Ведуны ждали, пока причалят ладьи, пока высадятся на берег Вепри, пока в боевые порядки построятся. Ждали терпеливо и неотвратимо, и, наконец, Вепри увидели их.

Они остановились в нерешительности и в молчании, и долго лишь шум прибоя слышался да ветра завыванье. А потом зычный голос Эвана Асгамира выстроил бойцов, и Вепри, лязгая оружием, приблизились к ведунам на расстояние броска копья. Ингерд, еще пока никем не замеченный, по земле перекатился, человеком стал, меч из ножен потянул. Вышел из рядов Эван Асгамир, Высокий Янгар, остановился, ведунов неподвижно застывших, взглядом окинул.