— Вставай, Рунар. Пошли, не то быть беде.

Рунар ждал смерти и хотел ее, потому слов Ингерда не понимал. Ингерд обхватил его за плечи и поднял.

— Давай, Вепрь, ну же!.. Это проклятое место, оно погубит нас.

И он повел уже бессильного врага своего, поддерживая его, как друга, прочь, и вдруг — гадюка с шипением злым из-под камня выползла, к ноге Рунара скользнула, обвилась и ужалила. Вскрикнул Рунар, пошатнулся, на спину запрокинулся, и брызнула кровь алая изо рта да из глаз да прямо на Камни.

Ужасом безмолвным охваченный, глядел Ингерд, как запенилась на шершавой поверхности кровь, и поползли трещины, как лапы хищные паучьи, и закрошился Камень. А под землей, под самыми ногами, будто молот стопудовый ударил. Долго тишина стояла, а потом вздрогнула земля, и глухой стон предсмертный прокатился по ней. Стон был долгим, протяжным, он отозвался далеко в Горах, и задвигались Горы. Ожил Каравех, обжег небо огнем и зачернил его дымом. И обожженное небо опустилось к земле низко, чтоб в последний раз взглянуть на ту, которую любило больше всего.

И пошел снег.

Он покрыл собой деревья, согнув их ветви, и травы прижал к земле, сломал хлебные колосья. Снег убелил крыши домов и волосы людей, и холодными каплями стекал по лицам, похожий на слезы. И люди кричали и плакали, потому что пришла беда.

Ингерд долго глядел в небо и ощущал лишь пустоту. Рунар лежал неподвижно, подплывая кровью, и умирал, как и жил, — ни за что.

Из-за камня выползла гадюка, свернулась тугим кольцом и обратилась в эриля Хёльмира. Несколько мгновений он и Ингерд глядели друг на друга.

— Что ж, — сказал наконец Ингерд. — Сегодня ты победил.

— Да, — торжествующим эхом откликнулся темноликий эриль.

— Доволен ли ты?

— О да!..

— Достанет ли тебе этой победы?

— Нет.

Эриль Хёльмир покачал головой, с длинных волос заструилась вода.

— Нет — пока я жив. Я пойду за тобой по пятам и никогда не собьюсь со следа, ибо на нем всегда будет кровь. Пока есть хоть одна душа, открытая для тьмы — я буду жить и мне будет пища. Наша битва только началась, маэр.

— Тогда берегись, колдун, потому что я всегда буду стоять на твоем пути, я и такие как я, и твое торжество не будет долгим. Ты будешь убивать, но я буду воскрешать, и мое воинство всегда будет сильнее твоего.

— Что ж, расстояние есть для того, кто идет, маэр.

— А для того, кто хочет знать, времени не существует.

— Ты хороший ученик, — усмехнулся эриль Хёльмир. — Хок наи, эгни ве!.. Я слов на ветер не бросаю, маэр.

— Хок наи эгрима. Я тоже.

И они пожали друг другу руки, как поединщики на поле боя, чтобы, разняв их, в следующий миг стать смертельными врагами.

Снег, выпавший в Духов день, так и не растаял. Урожай погиб, замерзло Соль-озеро. С Белого Моря наползали льды.

Эрлиг Белый Тур кликнул клич и собрал всех, кто пойдет за ним. Он хотел вести свой народ через Горы в земли другие, чтоб спастись от голода и гибельных холодов. Многие пошли за ним, но многие остались. Кто гнева бёрквов испугался, а кто — как жадные Боргвы, Годархи и Стигвичи — понадеялись, что им земля достанется, когда все уйдут.

— Идите, идите, — говорили они Туархам и Торвалам, что котомки увязывали, беря лишь самое нужное, — все одно вернетесь, духи не пропустят вас. А когда вернетесь — не обессудьте, ваши земли станут нашими, не поделимся.

Стон и плач стоял над Махагавой — многие старики, обузой быть не желая, от пути отказались, и детям должно было оставить их, чтоб спасти своих детей. Все готтары всех племен дорогу отринули, говоря:

— Здесь родились, здесь жизнь прожили, не бросим землю свою теперь. А новое нам начинать уже поздно.

Страх и горе царили кругом, на долгие дни серые тучи скрыли солнце, и время от времени сыпали то дождем, то снегом. Ингерд пришел к озеру Остынь. Озеро оделось льдом, берега засыпало снегом, по льду от острова до берега Соколы переносили добро, отбирая то, что возьмут с собой. Лица их были хмуры, и угрюмое молчание стыло промеж людей, иногда разбиваемое глухим материнским рыданием или пронзительным детским плачем. Ингерд шел по льду к острову, и Соколы безмолвно расступались перед ним.