— Благодарю вас. — Она подошла к Голы и актеру: — Нет, Франц Кафка действительно не мистификация и не сон, пан профессор. Франц Кафка стал при нашем строе жестокой реальностью.

Профессор Голы ее дополнил:

— Вы поняли. Поэтому его гениальный юридический анализ легенды о привратнике у врат закона и о человеке, который хотел туда войти, заканчивается пророческими словами...

Актер раскрыл под свечой в последний раз свою книгу и прочел заключение:

— «Нет, — сказал священник, — вовсе не надо все принимать за правду, надо только осознать необходимость всего. — Печальный вывод! — сказал К. — Ложь возводится в систему» [34] .

Был поздний вечер, но окна министерства внутренних дел еще светились. Полковник Калина и майор Житный наблюдали эту необычную встречу путника с «Францем Кафкой» и современными толкователями творчества писателя в кабинете Калины на экране телевизора.

С последними словами актера Житный спросил:

— Выключить?

Калина усмехнулся:

— Телевизор? Да!

Житный подошел к телевизору и выключил его.

— Порядочное свинство!

Калина встал, налил из-под крана в стакан воды и запил какой-то порошок.

— Как же называется этот новый культурно-исторический сериал пани Неблеховой?

Житный иронически усмехнулся:

— «Что вы на это скажете, пан профессор?»

Калина вернулся к своему столу, начал складывать бумаги в ящики:

— Ну, а как мы поняли, об этом будут говорить много. Можете быть спокойны.

Житный ходил по кабинету, размышляя вслух:

— Они действуют в точном соответствии с директивами пражского резидента акции «Белые линии» Перри Штайна. Во-первых, стремятся внедриться в средства массовой информации. Это Неблеховой удалось: она работает на телевидении. Во-вторых, стараются не предпринимать нападок на партию и социализм, а сосредоточить внимание на их прошлых ошибках и заблуждениях, на том, что в них было, на их взгляд, антигуманного, антидемократического и уродливого — короче, на диктатуре пролетариата, то есть на нас и милиции. Начало этому положено в сегодняшней программе. В-третьих, для них очень важно нарушить наши дружественные связи с Советским Союзом. Как только они лишат партию этих трех главных опор, они уничтожат и ее.

— Ловко! — отметил Калина.

Житный с раздражением продолжал свои рассуждения:

— Наверху на все это не реагируют, ничего не предпринимают, как будто их это не касается, и связывают нам руки.

Калина по-прежнему держался спокойно и невозмутимо. Он навел порядок на столе, запер на ключ ящики и сейф, а потом заметил:

— Я уже два раза в донесениях обращал на это внимание министра. Ему казалось, что мои опасения беспочвенны. Надеюсь, этот телевизионный репортаж его убедит. Ведь это выпад и против него.

— Для нас двоих вопрос ясен, — сказал Житный. — Но как перенесет это бедняга Земан? Его это шокирует. Выдержит?

Калина слегка улыбнулся:

— Выдержит. Я знаю его с 1943 года. Честный парень от станка, коммунист, твердый как кремень.

— Теперь будут трескаться и кремни, Вашек.

Калина надел пальто и шляпу:

— Но Земан выдержит. Я ему верю как самому себе. — Он взял портфель и пошел к двери.

Только теперь Житный заметил, что Калина уходит, и спросил:

— Куда идешь? Уже домой?

Однако Калина покачал головой:

— Нет. На телевидение. Нужно поговорить с пани Неблеховой о демократии.

Телевизионный клуб на набережной Сметаны был местом, где можно было приятно отдохнуть. Темное полированное дерево, которым были отделаны стены и перегородки, делящие все пространство на интимные уголки, придавало помещению уют и ощущение тепла, приглушало голоса и шум и давало возможность отдохнуть нервам, взвинченным суматохой редакций и студий. Через широкие окна, выходящие на одну сторону, было видно набережную и мостик Новотного над Влтавой, Карлов мост, с его старыми фонарями и скульптурами святых, и величественный силуэт Градчан с башнями собора святого Вита. Поэтому сюда охотно приходили редакторы, драматурги, режиссеры, писатели, артисты и прочий люд, имеющий отношение к искусству. Они либо молча отдыхали, либо развлекались, спорили о сценариях, о политике, пили кофе, коньяк и вино и смотрели при этом вечернюю телевизионную программу по телевизорам, стоящим во всех углах.

Калина, придя туда в тот вечер, почувствовал себя чужаком в этом обособленном обществе. Он встал в стороне в своем старом пальто, со шляпой в руке. Никто не обращал на него внимания, никто не предложил ему присесть, официанты не осведомились, что он желает.

Наконец он увидел Неблехову. Она сидела в компании у стойки бара с сигаретой в руке и стаканом вина перед собой и оживленно беседовала с каким-то мужчиной в джинсах и белом свитере.

Калина подошел поближе и тихо обратился к ней:

— Добрый вечер, пани редактор!

Увлеченная дискуссией, она даже не обернулась к нему. По тому, с какой скромностью обратился к ней Калина, Неблехова решила, что это какой-нибудь зритель, корреспондент или рядовой сотрудник, который пришел о чем-то просить. Одним словом, будничные дела, сплошная тоска! Давая понять, что у нее нет желания с ним говорить, она холодно бросила через плечо:

— Добрый вечер! — и больше не обращала на него внимания.

Калина, однако, уходить не собирался.