— Против "мирового империализма".

— Вот-вот! Пишущие в "союзе" были разными, но общее было одно: от них требовали писать пусть и одинаково, но "целенаправленно". Цели, как в тире, ставил кто-то, а писатели по ним "стреляли": "живо, доходчиво, ярко и талантливо показать громадные усилия "партии во главе с товарищем…" в построении светлого социалистического будущего…". Была и другая "установка": "срывание маски со звериного оскала империализма". Или капитализма. На выбор пишущего. Какая из двух была важнее и милее — и до сего дня не выяснено.

Как только "построили" ублюдочное, но "светлое социалистическое общество", то в верхах поняли, что нужно "менять пластинку". Долго мучились в поисках, но нашли: "социалистическое настоящее" заменили "коммунистическим будущим". И, как прежде — "светлым". Ничего "тёмного", один свет, "яркий и доходчивый". Один минус: "свет в конце тоннеля" ожидался, свойство у всех "светов" такое: они в конце тоннеля появляются… О длине тоннеля речь не идёт, длину не упоминали ни устно, ни письменно: "светлое" ожидалось в будущем. Но каким оно могло быть, как "засиять" — этого и "верха" не представляли, а посему ничего внятного сказать не могли. Но первым и основным условием пребывания в литературном "стаде" было "выполнение социального заказа".

— Правда, что многие начинают писать по "зову желудка"?

— Так начинали многие, но "желудочное" начало, как правило, ни к чему хорошему не приводило. Всё шло "вкривь и вкось" с момента, как только материальные блага сваливались на писателя в количествах больших, чем способен был "переварить". Много общего со случаем, когда на голову настоящего нищего падает миллион и оглушает беднягу вопросом:

— Что с ним делать!?
– "товарищ" переедал, и его "литература" тот час умирала.

— Отчего же?

— Причина "гибели" всех пишущих — в нас. Мы покидаем пишущих, когда они начинают душить нас жиром. Не телесным жиром, телесный жир вреда не приносит, речь об ином "жире". Ты, к примеру, жрёшь без меры икру и запиваешь её шампанским. Много икры и не меньше шампанского, а эти продукты за "спасибо" никто не даёт:

— Ценят! На икорку хватает! Талантище я! — вот оно, первое и большое заблуждение! Таланты — только твои, отныне вечные и бесконечные, как Космос! И в центре — ты!

А для нас, хотя мы и бесы, это страшное оскорбление! Получается, что мы, вроде бы как "люди второго сорта"! Каково "квартиранту" такое переносить? Сколько времени смог бы ты пробыть в жарко натопленной комнате, по которой с уверенной и наглой мордой перемещается писательское тело?

— Что происходит с покинутым писателем?

— Ничего страшного в материальном обеспечении. Если он успевает с нашей помощью создать материальную базу, то ему телесный голод не грозит. "Осиротев", он по инерции пытается что-то писать, но всё написанное "не имеет души". Желудок — да, желудок виден в писаниях явно, иногда и другие органы просматриваются, а вот души — не видно. К некоторым из них всё же, не без нашей помощи, приходит прозрение, и они начинают понимать, что от них "ушла какая-то сила", но что именно — понять не могут. Такое непонимание — ужасное и мучительное состояние души: не понимать, чего лишился.

Покинутые авторы последующие неудачи валят на какую-то "музу": — "Меня покинула "муза"! — при чём эта особа? Она в них не проживала и минуты, их обиды не по адресу: это мы их покидаем!

— Понятно! Такой писатель приобретает сходство с известным рестораном с закончившимися продуктами, а подвоза свежих "утех желудка" ждать неоткуда. Покинешь меня? Или останешься со мной до конца?

— О каком конце речь? Телесном?

— А что, бывают другие? — я полностью обвыкся и не хуже "оккупанта" вёл беседу.

— Внимательно слушаешь? "Что-то с памятью твоей стало": ведь только что объяснял причины вашего "литературного" конца!

— "Писательский конец" меня не волнует, не писатель я… Нет причин для волнения. "Нашёл — потерял", какие сожаления?

— Знакомо выражение "конец всему"? При этом не указываются позиции, по которым следует ожидать "конец".

— Знакомо. Но всё же, может, порадуешь долголетием? По силам такое?

— Зачем долголетие? Вместе с долголетием приходит маразм с кучей "сопутствующих заболеваний". Не проси, не получишь! Как только всё, что задумал, выполню твоими руками — тут же и оставлю тебя. — Что со мной тогда будет? Не загрущу без тебя?

— Постараюсь за время нашего общения осточертеть основательно, поэтому моё исчезновение сочтёшь за великое благо! Испытаешь состояние блаженства! И полное отсутствие грусти наступит!

— Хочешь сказать, что при жизни я должен быть немного говном? Чтобы после нашего ухода оставшиеся не очень-то убивались?

— Это и хотел сказать. Что испытываешь, когда своего присутствия лишает крайне неприятный тип?

— Облегчение, разумеется! Никакой грусти, сплошная радость! А такая радость в "грех" не засчитывается?