Голова моя тяжелела от водки, а в груди закипала горячая злость, совершенно беспредметная злость, порожденная отчаянием, осознанием тупиковости ситуации. Резко смахнув на пол хлебную горбушку, я выдернулся из-за стола и направился в комнату.

Блюдо по-прежнему висело на стене, каким-то непонятным образом переместившись с речного дня назад, в мою квартиру. Я снял его, вернулся на кухню и достал с полки молоток и широкое зубило. Я понятия не имел, из какого сплава сделано блюдо, но намеревался обрабатывать его молотком до тех пор, пока оно не потеряет свою форму и не перестанет быть пригодным для любого применения. Положив на пол зубило, я установил на нем ребром злополучное блюдо и, придерживая его за край левой рукой, размахнулся и правой рукой, вооруженной молотком, нанес первый сокрушительный удар. Потом еще и еще.

Не знаю, что могли представить себе соседи в связи с поднятым мною грохотом, да и не думал я о соседях; стиснув зубы, я вовсю орудовал молотком, стремясь, для начала, хотя бы согнуть блюдо. Дребезжала в сушилке над раковиной посуда, а солонка свалилась со стола, рассыпав все свое содержимое...

Несмотря на все мои отчаянные усилия, блюдо не поддавалось; тут нужен был, наверное, не молоток, а кувалда. Или заводской пресс. Нанеся не менее полусотни ударов, я добился только того, что на покрывающем блюдо то ли лаке, то ли эмали, то ли каком-то другом составе появились многочисленные трещины. Но не более. Положив молоток, я, отдуваясь, сел на пол возле блюда. И увидел, что кое-где кусочки темно-зеленого покрытия отвалились после моей яростной атаки и под ними обнаружились пятна кирпичного цвета, испещренные мелкими тускло-золотистыми письменами, совсем не похожими на покрывающие поверхность блюда узоры.

Повозиться пришлось довольно долго, но все-таки мне, с помощью зубила и молотка, удалось полностью расчистить эти письмена. Я сидел на полу, пропотевший от макушки до подошв, разглядывал преобразившуюся реликвию и думал о том, что, возможно, письмена эти рассказывают о ее предназначении. Лично мне они, разумеется, ничего не говорили, но я знал, кому их нужно показать - когда-то я уже показывал блюдо, желая выяснить его историческую ценность.

Я сидел, чувствуя, как давит на плечи груз нежданно-негаданно появившихся проблем, я был потрясен и подавлен происшедшими событиями; злость прошла, сменившись безмерной усталостью и ощущением тревоги, готовой вот-вот воплотиться в чудовищные, зримые формы... Оставив инструменты и блюдо на полу, я поплелся в ванную.

А потом, уже добравшись до подушки, я громко сказал незримым наблюдателям: "А пошли вы все в задницу! Плевать я на вас хотел..." - и почти сразу провалился в черную пустоту, в которой мелькали какие-то тревожные полуобразы, постепенно приближаясь и неотвратимо сжимая кольцо...

Тревога не оставила меня и утром, когда я с тяжелой головой и гнуснейшим настроением потерянно бродил по квартире и все никак не мог заставить себя собираться на работу. Блюдо никуда не исчезло, оно все так же лежало на полу, усыпанное темно-зелеными шелушинками, и тусклые угловатые письмена выглядели зловеще, как надпись над вратами Дантова Ада. Слова псевдо-Кузи о грядущих больших неприятностях не давали мне покоя, и я внутренне готовился к самому худшему...

Я вновь взял реликвию с собой, и весь день старался не думать ни о чем, кроме того дела, за которое получал зарплату... но допускал ошибку за ошибкой, а после обеденного перерыва и вовсе запорол задание - какая там работа, если сидишь в постоянном напряжении и ждешь, что вот-вот обрушится потолок или ворвутся в нас компьютерный центр лихие налетчики, паля из автоматов по беззащитным котягам...

Ближе к вечеру меня позвали к телефону. Я с замиранием сердца взял трубку, ожидая услышать какое-нибудь страшное известие, но это по междугородке звонила Алена.

– Андрюшенька, что там у тебя? Все в порядке? Помогли твои меры?

Я, конечно же, не собирался плакаться ей по поводу своих проблем. Я постарался придать голосу побольше бодрости и ответил:

– Полнейший порядок, Аленушка. Ноу проблемз.

– Ты что-нибудь выяснил?

– Попробую сегодня, проконсультируюсь у специалистов. А как твои дела?

Алена ответила, что уже взяла билет на завтрашний автобус, приедет в пятнадцать десять, но на работу, конечно, не пойдет - глупо, вернувшись из командировки во второй половине дня, идти на работу, да еще и в пятницу. Она предложила встретиться вечером и погулять (о моей квартире она даже не упоминала), и мы договорились, что завтра в семь я буду ждать ее на бульваре у швейной фабрики.

Алена была цела и невредима, но это не могло служить поводом для излишнего оптимизма - возможно, полиморфы просто давали мне время для принятия решения, прежде чем претворять в жизнь угрозу насчет больших неприятностей.

Отбыв до конца трудовой день, я пришпорил "Агасфера" и направился к тому человеку, который уже осматривал раньше мамино блюдо. Вадим Юрьевич, так звали этого человека, когда-то преподавал в нашем пединституте, а теперь, насколько мне было известно, был связан с каким-то международным культурологическим фондом и слыл экспертом по раритетам (это вам не котяга какой-нибудь!). Посредником в нашем знакомстве выступил года три-четыре назад один мой приятель, и я время от времени оказывал Вадиму Юрьевичу кое-какие компьютерные услуги. Собственно, именно для этого Вадиму Юрьевичу и было нужно знакомство со мной. Разумеется, услуги я оказывал не без корысти для себя.

Подогнав "Агасфера" под самое крыльцо, я взял завернутое в газету блюдо и поднялся на третий этаж. Вадим Юрьевич открыл дверь, прикрикнул на резвящегося в прихожей огромного бульдога, пожал мне руку и предложил пройти в комнату. Был он высок, сухощав и седовлас и внешностью своей всегда напоминал мне то ли шерифов, то ли ковбоев из старых вестернов.

– Да можно и здесь, Вадим Юрьевич.
– Я извлек блюдо из газеты и протянул эксперту.
– Вот, посбивал с него облицовку.

Вадим Юрьевич осторожно принял блюдо кончиками пальцев (так следователи обращаются с уликами-вещдоками, оставленными на месте преступления), повернул к свету, заинтересованно оглядел письмена. Я напряженно уставился на него, словно он должен был прямо сейчас, с ходу, перевести этот текст. Неожиданно у меня мелькнула мысль о том, что текст может оказаться чем-нибудь вроде: "этим полукреслом мастер Гамбс начинает новую партию мебели..."