— Мне почему-то кажется… — Майя тряхнула волосами. — Нет, я уверена: мальчик видел убийцу.

— Деда Мороза?

— Возможно.

— Но он молчит, — грустно заметил Колчин. — Возможно, напуган: в его положении — если он действительно был свидетелем убийства — это естественно.

Майя с сомнением закусила губу.

— В магазине он совсем не выглядел испуганным. Отрешенным, задумавшимся, сосредоточенным — знаете, словно он решал задачу по математике… Но его испуга я не почувствовала.

— Он сказал, будто играл в разведчика, то есть следил за охранником.

— А охранник тоже следил… — взволнованно подхватила Майя.

— Да. Следовательно, Гриша мог видеть (а мог и не видеть) со спины какого-то человека в маскарадном костюме.

— Вы думаете, это был не Гоц?

Колчин пожал плечами:

— Я привык опираться на факты, уж простите за банальность. Мы обследовали его посох и ничего не обнаружили, а по идее должны были остаться следы: кровь, волосы, мозговое вещество (как ни замывай, все равно лаборатория нашла бы). Таким образом, против школьного директора говорит тот единственный факт, что он отсутствовал на дискотеке с десяти до половины одиннадцатого. Официальная часть с поздравлениями к тому времени завершилась, дети из особо продвинутых могли саморазвлекаться до одиннадцати и тактичный уход начальства восприняли как должное.

— Где же он был эти полчаса?

— По его словам, переоделся и уехал домой.

— И никого не предупредил?

— Его право. В школе оставался охранник и дежурный преподаватель… Хреновый дежурный, как оказалось.

Настроение у Майи резко упало. Улики против Гоца, до сего момента выглядевшие неопровержимыми, вдруг потускнели и стали рассыпаться на глазах. Однако она упрямо повторила:

— Гриша видел преступника. Видел дважды: первый раз в коридоре на третьем этаже, второй — сквозь витрину магазина. Гоц был в толпе, он наблюдал за нами…

— Что же вы не подошли, не окликнули?

— Не успела, — сердито призналась она. — Но лицо Гриши в тот момент… Он смотрел — и вспоминал, понимаете? А потом медленно, будто про себя, сказал: «Убегает…» Или что-то в этом роде. Ничего себе реакция на собственного школьного директора, да? Тем более что тот никуда и не убегал… Просто стоял на улице. Потом развернулся и ушел.

Колчин задумчиво побарабанил пальцами по столу. Какая-то мысль не давала ему покоя.

— Алиби на момент убийства Гоц не располагает, впрочем, как и остальные. — Он выразительно взглянул на Майю. — Нет также ни улик, ни мотива. Единственный свидетель — девятилетний мальчик, заметивший какую-то фигуру в полутемном коридоре — она мелькнула на секунду-две, не больше.

— И что это значит?

— А не мог ли ваш гном видеть кого-то еще, одетого точно так же? — вдруг спросил он.

Майя нахмурилась.

— Но на дискотеке был только один Дед Мороз.

— Откуда такая уверенность? Вы «дежурили» двумя этажами выше (Майя опустила глаза долу). Впрочем, показания учеников, бывших на дискотеке, совпадают с вашими: Дед Мороз действительно был в единственном числе… Однако существует одно узкое место… Вернее, целых три: небольшая каморка под лестницей, туалет для мальчиков и ответвление коридора на третьем этаже, которое ниоткуда не просматривается (и не освещается) и заканчивается тупиком. Кстати, охранника убили именно там — мы установили это по следам крови.

— То есть…

— Там убийца мог переодеться. Не обязательно было толкаться в вестибюле или в зале в карнавальном наряде — можно было принести его с собой. Но в таком случае преступник должен был знать, как именно директор будет одет на вечере.

— И ему было нужно совершить убийство — неважно какое, — выпалила Майя, пораженная сумасшедшей догадкой. — Спалить музей, сделать еще бог знает что, лишь бы во всем заподозрили Гоца!

Колчин молчал, с интересом наблюдая за собеседницей. Некоторое время она раздумывала над собственными словами, потом осторожно спросила:

— Но вы ведь не думаете, что…

— Что все это устроил ваш приятель Бродников, чтобы свалить конкурента? Между прочим, мысль возникла у вас, а не у меня. Каковы его шансы на выборах?

— Лучше бы вам спросить у него, — буркнула Майя. — Как-то не верится, чтобы тот или другой дошли до убийства ради кресла в Думе.

Следователь хотел ответить избитой фразой («Убивают иногда и из-за бутылки водки»), но сдержался.

— Ну что ж. Мысль насчет эксперимента — так сказать, насчет реконструкции преступления — я поддерживаю. Надежда, правда, слабовата… Однако надо же с чего-то начинать (пока-то мы с вами продвинулись вперед слабовато). Возьмите на себя остальных участников, хорошо? Я снабжу вас телефонами…

Погруженная в невеселые думы, странным образом уживающиеся с новыми надеждами (коли удастся получить улики против Гоца, Ромушку скоро выпустят из заточения!), она брела вдоль знакомых провинциальных улиц, одетых в легкий снежок и бумажные новогодние украшения, — здесь прошла ее жизнь… Отчего же — прошла? Жизнь только начинается: новая профессия, новые чувства и взаимоотношения. Все устроится, лишь бы…

Да, лишь бы удалось снять с Романа подозрение.

«Вот так же шла я, не разбирая дороги (где же разобрать, если очки — тю-тю?), босая и в порванном свидетельском платье, оставив неудачливого партийного любовника в его евроспальне с водяным матрасом, когда прыщавый юнец Эдик нагнал сзади и набросился с кулаками („Босс велел кое-что передать…"). За что он так ненавидел меня? Нет, не так: почему он возненавидел меня раньше, в машине, увидев впервые в жизни? Не потому ли…»