Не по программе закончилась и церемония посадки деревьев. Слегка вкопав молодой дубок в недавно удобренную бедную почву у реки Медуэй, она оперлась на церемониальную лопату и прочитала наизусть стихотворение Филипа Ларкина "Деревья", не опустив последнего четверостишия:

И когда ее чистый и безошибочно узнаваемый голос прозвучал над пожухлой, прибитой ветром травой, всем показалось, что она обращается не только к столпившимся членам муниципалитета, но и к себе самой.

Чтение увлекало королеву все больше, но ко всему остальному она никакого энтузиазма не испытывала. Правда, при мысли об очередном открытии плавательного бассейна ее сердце и раньше не начинало биться чаще, но ей никогда не приходило в голову отказаться от церемонии. Какими бы утомительными ни были ее обязанности — посещение того-то, обсуждение этого, — они не были ей скучны. Это был ее долг, и, когда она по утрам открывала свой ежедневник, за этим жестом всегда стояли интерес или ожидание.

Этого больше не было. Теперь она думала о предстоящих бесконечных поездках, путешествиях и обязательствах с ужасом. Редко выдавался хотя бы один день, который она могла бы считать своим. Вдруг все это стало обузой. "Мэм устала, - сказала горничная, услышав стон, донесшийся со стороны письменного стола, — вы столько сидите, вам нужно и полежать".

Но дело было не в усталости. Дело было в чтении, и при всей увлеченности им королеве иногда хотелось, чтобы она никогда не раскрывала книгу и не погружалась в чужую жизнь. Но было уже поздно. Чтение уже целиком завладело ею.

Тем временем приезжали и уезжали важные визитеры, одним из них был президент Франции, который так разочаровал ее в отношении Жене. Как-то королева упомянула об этом министру иностранных дел при обсуждении, обычном после подобных визитов, но министр вообще не слышал о преступнике-драматурге.

— Но, — продолжала она, снова отклоняясь от комментариев по поводу англо-французских валютных соглашений, — пребывая в полном неведении относительно Жене (которого президент считал "завсегдатаем бильярдной"), он оказался просто кладезем информации о Прусте, которого я прежде знала лишь по имени.

Для министра иностранных дел имя Пруста мало что говорило, так что ей удалось немного его просветить.

— Ужасная жизнь, несчастный человек. Очевидно, страдал от астмы. Из тех, кому хочется сказать: "Ну же, возьми себя в руки!" Но в литературном мире масса таких людей. С ним произошел любопытный случай: когда он обмакнул в чай кусочек бисквита (отвратительная привычка), перед ним развернулась вся его прошлая жизнь. Я попробовала сделать так же, но ничего не произошло. В детстве я обожала кексы Фуллера. Думаю, если бы я ощутила их вкус, это могло бы подействовать, но, разумеется, их уже давно не делают, поэтому — никаких воспоминаний. Мы закончили? — И она протянула руку к книге.

В отличие от министра иностранных дел королеве скоро предстояло познакомиться с Прустом, поскольку Норман быстро нашел Пруста в Интернете и, обнаружив, что роман насчитывает тринадцать томов, решил, что он может стать идеальным чтением во время летнего отдыха Ее Величества в Балморале. Вслед за королевой туда же отправилась и биография Пруста, написанная Джорджем Пейнтером. И, взглянув на голубые и розовые суперобложки томиков, выстроившихся на письменном столе, королева подумала, что они выглядят почти съедобными, словно только что с витрины кондитерского магазина.

Лето оказалось отвратительным: холодным и сырым, охотники каждый вечер ворчали, что у них пустые ягдташи. Но для королевы (и Нормана) лето превратилось в идиллию. Трудно представить больший контраст между миром книги и местом, где ее читают. Они были захвачены страданиями Свана, легкой вульгарностью г-жи Вердюрен и странностью барона де Шарлю, а на мокрых холмах впустую стреляли ружья да иногда мимо окна проносили мокрую тушу убитого оленя.

Премьер-министр счел своим долгом вместе с женой на несколько дней присоединиться к гостившей здесь компании. Не принадлежа к числу охотников, он собирался сопровождать королеву на прогулках по вересковым пустошам, надеясь, как он сформулировал, "узнать ее поближе". Но, имея о Прусте еще более отдаленное представление, чем о Томасе Харди, премьер-министр оказался в затруднении: о предполагаемых задушевных разговорах не могло быть и речи.

После завтрака королева с Норманом уходили в кабинет, мужчины в "лендроверах" устремлялись навстречу новым охотничьим разочарованиям, а премьер-министр с женой оказывались предоставленными самим себе. Пару раз они вместе с охотниками побродили по промозглым пустошам и болотам, заросшим вереском, и приняли участие в нелепых пикниках, а остаток времени, исчерпав возможности местных магазинов покупкой твида и коробки песочного печенья, уныло просидели в дальнем углу гостиной за унылой игрой в "монополию".