Шрифт:
– Вот Валерик нам обещал сыграть хорошую песенку, – донесся издалека голос Ивана Алексеевича, и Гальский положил гитару прямо ему на живот. – Уважь старика!
Попов снова сел. Иван Алексеевич умильно улыбался, показывая белые пластмассовые зубы.
– А что сыграть? – спросил Валера у симпатичного старичка.
– Знаешь что, Валерочка, – Иван Алексеевич подкатил глаза, будто перебирая в памяти все известные ему песни в поисках наилучшей. – Сыграй эту: «По долинам и по взгорьям шла дивизия вперед…»
– Нет, я лучше про другой поход…
Попов потрогал струны.
В чужой синеве облака не спасут. Мы втайне летели, но нас уже ждут Чужие прицелы, чужие глаза… Пылает ведомый, пылает родная до слез стрекоза!Пел он медленно, постепенно ускоряя темп.
Внизу караван – боевой разворот, Ракета, вторая, теперь пулемет… Хотя документов не видели их, Но знаем: чужие! Ведь нет здесь своих!К костру вернулись Сергеев и Тимохин, бросили на песок мокрые мешки, Эд настороженно впился взглядом в отрешенное лицо Попова.
Чужая земля и чужая вода, Чужие болезни, но наша беда, Чужая политика, чуждый ислам, Коварство, предательство, ложь и обман… Что делаем мы в этом мире чужом? Неужто и вправду свой долг отдаем? Но, лишь начиная по жизни шагать, Когда же успели мы так задолжать?!Напряжение в голосе певца нарастало, он почти кричал.
Отрезаны уши и нос, шурави Заходится криком в афганской пыли. Не жалко, ведь учит священный Коран: Неверный – собака для всех мусульман! «Неверные» насмерть в заслонах стоят, Колонны проходят и в Хост и в Герат, А «верные» – в форме они иль в чалме, Но выстрелить в спину способны вполне…– Так и было, стреляли суки! – выругался Тимохин.
А может, напрасно приказано нам Кровью своей – по чужим векселям, Ведь мудрость известная, черт подери: Коль сам не расплатишься – в долг не бери!Попов выложился, и последние строфы давались ему с трудом, как смертельно уставшему человеку.
Не мы принимали в Кремле Тараки, Не мы наводили в Амина штыки, Бабрака Кармаля не мы берегли — ужие авансы, чужие долги… Чужие долги!Последний аккорд растаял в ночном воздухе.
– Братишка, так ты тоже там был? – Тимохин потерял обычную невозмутимость и, подсев к Валере, обнял его за плечи.
– Там не был. В госпитале ташкентском медбратом…
– А песня чья? Сам сочинил?
Иван Алексеевич чуть не выронил свою челюсть и застыл, ожидая ответа.
После паузы Попов мотнул головой.
– Ребята пели, слышал…
Ромов перевел дух.
– Спиши слова, – попросил Тимохин и хотел еще что-то сказать, но Иван Алексеевич его перебил:
– А что, Валерочка, у тебя образование медицинское имеется?
– Да не то что образование… В школе – медицинский класс да два курса в училище… После армии не стал заканчивать…
У Тимохина дернулась щека.
– Ладно, майор, давай с рыбой разбираться…
Точно так у него дергалась щека два года назад, во время строевого смотра, эту историю знали все в управлении. Генерал лично обходил строй, но был не в духе и щедро раздавал раздраженные замечания. Возле Тимохина резко остановился.
– Что это за железки?! – рявкнул он и ткнул пальцем в грудь лейтенанта.
– Товарищ генерал, это не железки, а боевые награды Демократической Республики Афганистан! – побледнев, ледяным тоном ответил Эд.
– Почему они надеты на строевой смотр?! – Генерал разошелся и уже не мог сразу остановиться.
– Потому что я заработал их кровью! – отрезал Эд. – Вы должны знать, товарищ генерал, что в соответствии с правилами ношения формы на строевой смотр надеваются все награды. Кроме, разумеется, купленных и выпрошенных!
У него уже начала дергаться щека, строй затих – так с генералом никто и никогда не разговаривал.
– Немедленно снять! – побагровев, скомандовал генерал.
– Только вместе с мундиром! – Щека задергалась еще сильнее, и, буравя начальника бешеным взглядом, Эд стал нащупывать пуговицу кителя.