Нэнси наклонилась и громко шепнула Крамеру:

– На митинге Либеральной партии она бросила яйца в пару членов парламента.

– И угодила одному из этих ничтожеств прямо в лысую голову! – Кэтрин явно торжествовала. – Я хочу, чтобы вы знали, молодой человек, что я была членом СПОЖ! Я была арестована вместе с Эмелиной Панкхерст [18] .

– Это социально-политическое объединение женщин, – объяснила Грейс. – Мамочка, ты забываешь, что Джон американец. Он не имеет ни малейшего представления ни о Панкхерст, ни о СПОЖ. – Снова повернувшись к Крамеру, она добавила: – Заключение в полицейскую камеру было самым ярким событием в маминой жизни! По крайней мере, она хочет, чтобы мы так думали!

За всем этим весельем Грейс разглядывала Крамера. Его бокал был наполнен водой, а к рейнвейну он не притронулся. В ту ночь он тоже был трезв, тогда это ее поразило. Может быть, он трезвенник? Или бывший алкоголик?

– Вы отказывались от еды, миссис Резерфорд? Вас насильственно кормили?

– Зовите меня Кэтрин! – Ей доставляло удовольствие мужское внимание.

– Папа ее быстро вызволил, – объяснила Грейс. – Она успела отказаться только от одной трапезы.

– Она была абсолютно белой, – добавила Нэнси.

– Впрочем, полицейские выкупали ее в холодной ванне, – добавила Грейс. – И были при этом очень невежливы!

Сестры снова посмотрели друг на друга и хихикнули.

– Ах вы, свинтусы неблагодарные! – Кэтрин явно развеселилась. Радовалась, что весь разговор сосредоточен на ней. Каждую минуту она поглядывала на цветы, принесенные Крамером и стоящие теперь в вазе на камине. Кремовые розы и большие маргаритки. Срезанные в саду. – Ну ладно, хватит об этом! Расскажите поподробнее о себе, Джон. Над чем вы сейчас работаете?

– Да так. То да се...

Нэнси заговорщически наклонилась к Грейс:

– Ну вот, он опять скромничает. Он ничего не скажет, но я думаю, он пишет роман!

Грейс смотрела то на одного, то на другую. Нэнси в этот вечер была на редкость весела и привлекательна – глаза горят, лицо сияет счастьем. Крамер застенчиво играл ножом и вилкой.

– Это правда, Джон?

– Если честно, у меня нет на это времени. Слишком много происходит в реальном мире. Кто же найдет время для выдумок? – Когда он поднял взгляд на Грейс, в его глазах читалось негодование. «Только я, – казалось, говорили они, – только я найду время на это!» Через минуту он продолжил: – Сейчас я работаю над пьесой о трансатлантическом перелете. Вы знаете о премии Ортейга? – Заметив озадаченный взгляд Кэтрин, он объяснил: – Раймонд Ортейг предложил премию в 25 тысяч долларов за первый безостановочный перелет из Нью-Йорка в Париж или наоборот.

– Есть ли какие-нибудь новости об этих французах? Нунжессер, или как его там? – спросила Нэнси.

Крамер помотал головой:

– В последний раз их слышали где-то над Ирландией. Но это было давно. Должно быть, они упали в океан.

– Бедняги! – Кэтрин театрально положила руку на грудь. – Пара смельчаков-пионеров! Ужасно досадно!

– Впрочем, нашелся другой парень, который хочет повторить попытку, – сказал Крамер. – Пилот почтовой авиации, можете поверить? Он планирует вылететь из Лонг-Айленда двадцатого. И летит один.

– Думаете, у него есть шансы? – спросила Грейс. – Вот так, в одиночку?

– Дома его называют летающим безумцем. Но я поеду в Париж и возьму с собой фотографа. – Он многозначительно посмотрел на нее. – Иногда лучше действовать в одиночку!

Потом Кэтрин подала свой хлебный пудинг с жидким заварным кремом.

– Очень похож на тот, что делала мама. – Крамер уже соскребал последние кусочки со своей тарелочки. – Только она делала его с карамельным соусом. – Он быстро поправился: – Впрочем, ваш лучше, миссис Резерфорд!

– Называйте меня Кэтрин.

– А ваша жена? – спросила Грейс.

– Ева не готовила. – Он положил ложку.

– Она была удивительно красива. – Как ни странно, это произнесла Нэнси. – Если, конечно, верить фотографиям в вашем доме.

– Фотографии не передают полной правды, – отчеканил Крамер. – Они не могут охватить всего человека.

Грейс переводила взгляд с одного на другую. Нэнси опустила взгляд. Крамер, похоже, пожалел о своей резкости. Кэтрин встала и принялась собирать тарелки.

– У меня есть множество фотографий Джорджа, – спокойно и размеренно произнесла Нэнси. – Иногда они меня утешают. Я смотрю на него такого, каким он был, и вспоминаю, как счастливы мы были вместе. Но иногда у меня разрывается сердце, когда я вижу его в форме с этой глупой, бессмысленной улыбкой на лице. Я начинаю на него сердиться. Как это неразумно, а? В конце концов, бедный Джордж умер. А есть кое-что и похуже. Мне становится все труднее и труднее увидеть, вернее, представить реального Джорджа. Я все чаще и чаще должна смотреть на фотографии, чтобы точно вспомнить его лицо. Наверное, это неизбежно. Но меня это очень печалит: я понимаю, что он исчезает даже из моей памяти. Да, действительно, невозможно помнить его как живого.