Контуры купола дрогнули. “Гаснет! Гаснет!” Купольное отражение поворачивалось над заливом, словно на шарнире. Прежде чем погаснуть, купол тянулся вверх. Обеими руками Инна уперлась в стекло. Она видела: никакой не купол. Башня, отраженная зеркальным небом, выпускала звездные грани: одна, две… Два сбереженных лепестка.

Они впивались в небо хвостами комет. Уходя за край, башня готовилась выполнить предпоследнее желание. “Вели, чтобы я не была…” — Инна закусила губу. “Старуха — сумасшедшая… Может, ничего и нету… — Мысли вспыхивали и гасли. — А если — есть? — Ладонь к животу. — Все равно. Это — потом, когда останется последнее…” Звездные грани дрожали нетерпеливо. Инна распахнула окно и зашептала в сияющее небо:

Сейчас он должен был забиться в руке — ее предпоследний лепесток.

Острые контуры вспыхнули у основания. Сбереженные грани гнулись, переламываясь. Как ящерица — хвост, башня сбрасывала их в залив. Гаснущим следом потухшей кометы остывал пустой остов. Острие, похожее на толстое веретено, вонзалось в небо. Лепестков больше не было. Инна оторвала руки от стекла и вышла, хлопнув Ксеньиной дверью.

“Как это называется? Отражение... отсвет... случается над морем. — Оглядывая пустую комнату, Ксения вспоминала какую-то книжную историю. В книге было пустынное море, а в небе над ним — башни, минареты, купола? — Сбежала. Без нее не придумать. Если просить, придется рассказывать”.

Ксения представила свой рассказ: тетя Лиля, Плешивый, ангел, сидящий в пустом склепе — над могилой, в которой раньше лежал Он. Теперь она понимала ясно: никогда она не найдет слов, чтобы объяснить родителям. Ни за что на свете они не станут помогать Ему. “Что я могу одна?” Мальчише-ское лицо, повернутое к Ксении, было испуганным. Из-под бинта, стянувшего лоб, выбивался мраморный завиток.

“Выверну с корнем... расшибаются ангельские головы...” — голос Плешивого кряхтел, наседая. “Это не я, это она обещала!” — Ксения шептала, уклоняясь от ангельских глаз. Он качнулся, и, не дожидаясь, Ксения вы-бросила руки вперед. Не визг — бумажное шуршание поднялось под руками: книги, сложенные в стопку, потекли со стола на пол. На пустом столе, усеянном ручками и карандашами, оставалась последняя жалчайшая книжонка, покрытая опаленным листом.

“Тогда… Сунула под книги... десять рублей. Может, Плешивый возь- мет — вместо денег?” Она опустилась на пол и поползла, собирая. “Скажу — дорогая. Продаст. Книга старинная. — Она ползла, захватывая в горсть карандаши. — Инна не вспомнит. И думать забыла. Если спросит, скажу: ты обещала. Это не воровство, — Ксения уговаривала себя тревожно. — Книгу украла Инна. Я — чтобы спасти...”

Она поднялась и села за стол. Решение было трудным. Ксения открыла обожженную страницу и начала от самого верха. Шевеля губами, она читала то, что сохранилось: “Тогда Ирод, увидев себя осмеянным волхвами, весьма разгневался и послал убить всех младенцев в Вифлееме и во всех пределах его, от двух лет и ниже, по времени, которое выведал у волхвов…” “Ирод. — Ксения вспомнила. — Тетя Лиля сказала: “Ишь, дергается, ирод!” Бил кнутом. Сына своего убил. Сейчас, сейчас я все угадаю...”

Убитые младенцы, похожие на ангелов, клонили мраморные головы. “Получается. — Ксения прижала к груди кулаки. — Все получается. В нашей семье умирают мальчики... Мама просто не знает. Их убили всех — от двух лет и ниже, — она повторила на память, — значит, до новорожденных. Мама на могилы не ездит. Тете Лиле не отдали в больнице”. Все смыкалось, собиралось, лепилось в одно. Ни расцепить, ни разжать. “…Осмеянный волхвами... выведал у волхвов...”

Ксения терла щеки быстрыми ладонями. Оставалось узнать, кто такие — волхвы? В первый раз за всю ее жизнь с ней происходило это: отражение... отсвет... Короткие вспышки пронзали Ксеньино небо. “Если Ирод выпытал у них, значит, он знает. Здесь написано. Отпереться не посмеет. Пойду и спрошу у него сама”.

Трубку взял Чибис. “Ты где?” — он спросил испуганно. “Внизу. В автомате. Я подумала — давай сегодня. Можешь прямо сейчас?” — Инна старалась покороче. “Да, — он помедлил. — Могу. Конечно. Поднимайся”. — “Нет. Я — здесь. Не забудь бутылку”.

“Отца не встретила?” — “Нет”. — “Странно, — Чибис озирался, — вышел только что. Старые пальто поснимал… Сложил на сундук”. В черном мешке набухала тараканья бутылка.

“Все взял?” — “И вот еще”. — Он отвернул полу. Из внутреннего кармана торчал футляр, расшитый кожаными полосками. “Нож. Отца. На всякий случай”. — “На войну собрался?” — Инна не сдержала насмешки. Чибисовы щеки разгорелись. “Может, рыть придется”, — он буркнул.

“Кладбища вообще-то за городом”. Они сели в автобус. “Там и похоже на загород: все какое-то...” — Инна вертела рукой презрительно. Чибис глядел на невские дворцы. “Адреса нет. Но я запомнила. Рядом с Московскими воротами”.

“А! — Чибис обрадовался. — Тогда я знаю. Отец говорил, их когда-то там разобрали — он еще маленький был. Дед водил его смотреть”. — “На обломки?” Увлекшись, Чибис не расслышал: “Отец говорил, простояли сто лет. Я не помню, в честь войны какой-то... Там еще застава была. Они говорили — рогатка”.

Водитель объявил Московские ворота. “Слушай, я вспомнила. Нам в музее рассказывали: из плит надолбы делали — противотанковые. Немцы шли оттуда”. — Она махнула рукой вдоль проспекта. Из крыши ворот торчали пучки оружия: мечи и пики, связанные в венки.