Ангельский дозор передал его караулу Манежа: из-за Герба Советского Союза, выбитого на фронтоне, поднялись трое: офицер приставил копье к ноге, двое солдат смотрели в сторону ангелов. Орест Георгиевич прислонился к ограде. Фонари разгорались. Концентрически обрамляя арену площади, свет уходил в небо ярусами. Деревья, нищие зрители, толклись в отдалении. Солдаты, стоящие в дозоре, смотрели на собор, запрокинув шлемы. От колокольни к галерее купольного барабана поднималась кружевная экскурсионная лестница.

Нижние циклопические колонны были неприступными. Перемахнув через оградку, Орест Георгиевич провел рукой по гладкой поверхности: кое-где рябинки, как метки оспы. Он ощупал стенные блоки: “Необдуманно и опрометчиво. — Вкладывал пальцы в выкрошившиеся швы. — Я бы не поручился за то, что их солдаты не обучены. Стоит добраться до колокольни — дальше не остановишь...”

Он поднял глаза: крыша Манежа гудела. “Неужели?!” — Прыгая через ступени, Орест Георгиевич кинулся обратно — к саду. Оглянувшись, увидел, как за передними фигурами дозорных поднимаются ряды копий. Голос, отдающий команды, покатился по крыше: “А-а...е!” Копья опустились одновременно. Эхо: “А-а...е!” — отдалось во всех фронтонах.

Темная каменная фигура выступила на коньке. Ясно различимый на фоне купольного барабана, он сидел в кресле, положив тяжелую руку на подлокотник, а другую, свободную, поднял жестом, требующим внимания. Складки каменного плаща спускались с руки на плечо. Под рукой на свободном подлокотнике сидел каменный орел.

Орест Георгиевич услышал шуршащий губной звук. Мимо него медленно двигалась милицейская машина. Шуршание стало сплошным, как будто к Манежу сбрасывали песок, смешанный с галькой. Из-за угла, как из-под земли, рассекая лучи прожекторов, ударил свет мотоциклетных фар. Массивные шлемы мотоциклистов вылетали из-под колес темных, неестественно длинных машин. Наглухо задернутые занавески лежали за окнами каменными складками.

“Вот оно что: высокий исполкомовский гость! Неужто теперь рассаживают солдат по крышам? Не копья — снайперские винтовки... Надо полагать, московский… Значит, не гость — хозяин… — он бормотал, прикрываясь от света. — Ну, какие же нелепые предосторожности! Безумцев, что ли, боятся? Кто в здравом уме станет стрелять по их почетным?..” — он сбился, так и не выбрав слово, и вытер заслезившиеся глаза.

Рука того, кто сидел над фронтоном, держала длинное — похожее на кусок мяса: орел тянул к мясу каменный клюв. Взмах, и длинный кусок полетел вниз. Качнув тяжелыми крыльями, птица снялась с подлокотника и, в несколько взмахов достигнув сада, зависла над розарием. Спрятав голову в грудных перьях, орел пошел вниз. Ветки захрустели под когтями. Над головой Ореста Георгиевича поднималась тень, тяжело летящая к собору. В когтях билось животное: не то кошка, не то собака. Орел забирал все выше к балюстраде купола, на котором, выпустив крылья, стояли ангелы, одетые в солдатские плащи. Орел опустился на край и бросил добычу к ангельским стопам.

В поднятой руке зашевелился клубок света, похожий на шаровую молнию. Молния бросала отсвет на лицо Ирода, словно красила его красным. Ирод взмахнул светоносным клубком, как куском мяса, и швырнул его в сад. Молниеносно долетевший клубок упал между темными деревьями и, разорвавшись, расползся по дорожкам светящимися змеями. Яркие вспышки озаряли сад здесь и там. Тени, похожие на людей, пошли по газонам, прочесывая сад метр за метром. “Проверяют, не укрылся ли кто…” — Орест Георгиевич быстро присел.

Две колонны милицейских машин огибали собор, выползая из-за портиков. Ленты света свернулись и потухли. Прижимаясь к ограде, Орест Георгиевич думал о том, что подступы к площади перекрыты. Он представил себе милицейские кордоны у обоих мостов, баррикаду из грузовиков в Арке Главного штаба — как на демонстрациях, милицейские цепи в устье Невского и широким веером поперек улиц: Гоголя, Герцена, Майорова... Самое время выйти из укрытия. Он колебался, оглядываясь с любопытством. Безжизненный голос флейты подымался над садом. Прислушиваясь, Орест Георгиевич сообразил: обнаружь он себя, придется бежать по светлой полосе. Он взглянул на крышу Манежа: “Могут пристрелить”.

“Что со мной? Беспричинный страх. У больных сердцем. Мое-то здорово. Что я возомнил? Кому я опасен, кому надо пристреливать? Нет причины”, — он рассуждал неуверенно. Из-за милицейских машин показались солдатские колонны: они смыкались вокруг собора широким серым квадратом. Раздалась команда: “...но!” — и ангелы замерли, сложив за спинами крылья. “Там же солдатские казармы — за Почтамтом”, — Орест Георгиевич вспомнил.

Голос флейты вернулся исподволь, и, подняв голову, Орест Георгиевич различил группу людей, поднимающуюся к колоннаде по легкой экскурсионной лестнице. Там, наверху, дул ветер — полы пальто били восходящих по ногам. Теперь иерархия устанавливалась следующим образом: ангельское воинство — темные фигуры в арках колоннады — каменная статуя на крыше фронтона — серые ряды солдат, стоящие под стенами с ангельским спокойствием.

Тишина над площадью стала всепоглощающей. Луч, выпущенный из-под купола, ударил в каменную чашу, к основанию которой склонились два острокрылых ангела. Орел поднялся в воздух. Срезав угол за вершиной колокольни, он подлетел к каменной чаше и, подхватив, вложил в нее ангельскую добычу. Взявшись за ствол, ангелы качнули чашу. Маленькая, невесомая жертва, выскользнув из глубины, канула вниз.

Дрогнувшие ряды солдат испустили нечеловеческий крик: “А-а-а!” Глотки рвались к куполу. Острокрылые ангелы смотрели безучастно.