Рассказ этот явно основан на свидетельствах недругов Фимбрии, [1030] а потому многие его детали вызывают сомнение. Выходит, что воины последнего исключительно по собственному почину стали перебегать на сторону Суллы. Аппиан не забывает упомянуть о том, что Фимбрия пытался подкупить своих воинов, но умалчивает об аналогичных действиях его врага (Митридатика. 59.242). Однако будущий диктатор неплохо умел агитировать вражеские войска, не гнушаясь и подкупом – с этим мы еще столкнемся. Очевидно, то же имело место и сейчас, но об этом источник Аппиана, дружественный Сулле, по понятным причинам упоминать не стал. Причем подкупать нужно было не все войско, а лишь наиболее авторитетных центурионов.

Очень подозрительно выглядит и рассказ о рабе, которого Фимбрия якобы подослал к вражескому военачальнику для его убийства. Доказательство таких намерений – одно лишь признание самого раба, который мог быть обычным перебежчиком, готовым наговорить на своего хозяина что угодно. Остается только удивляться, что современные историки продолжают всерьез воспринимать всю эту историю. И уж совсем трудно поверить, что гордый Фимбрия стал бы бросаться в ноги своим подчиненным – подобных примеров очернения врага пропаганда всех времен знает предостаточно.

Не все ясно и со смертью Фимбрии. Казалось бы, версия о его самоубийстве выглядит вполне логично. После измены армии он стал никем, [1031] а потому неудивительно, что при своем неукротимом характере он предпочел смерть позору. Сулла это прекрасно понял и отпустил неистового Фимбрию именно потому, что знал – для опозоренного мятежника все кончено. Он верно все рассчитал и сполна насладился его унижением.

Почему он покончил с собой в храме? Случай, прямо скажем, исключительный. Высказывалась мысль, что Сулла отпустил поверженного военачальника лишь для виду, а сам продолжал вести за ним слежку. Загнанный в угол Фимбрия пытался найти в храме убежище, однако понял, что ему не уйти, и покончил с собой. [1032] Иными словами, самоубийство было вынужденным. Но эта гипотеза имеет уязвимые места. У Плутарха говорится, что Фимбрия покончил с собой не в храме, а в лагере (Сулла. 25.3). Кроме того, у Аппиана он не просто отказывается бежать из Азии, но еще и говорит, что у него есть «лучшая дорога», то есть смерть. Вряд ли этот гордый и заслуживающий уважения ответ вымышлен – все античные авторы отзывались о Фимбрии дурно и приукрашивать его не стали бы. Да и вообще Сулле ни к чему было убивать совершенно не опасного для него Фимбрию. Время кровавых расправ наступит позже, после победы в Италии.

По словам Аппиана, Сулла разрешил похоронить тело самоубийцы его вольноотпущенникам, заметив, что не хочет подражать Марию и Цинне, которые лишали своих жертв погребения. О таком запрете Аппиан пишет и в другом месте (ГВ. I. 73. 338). Но рассказы о терроре марианцев восходят к сообщениям их врагов. Известно, что у Катула, злейшего врага Мария, могила была (Флор. III. 21. 26). Правда, его не казнили, а довели до самоубийства, но понятно, что для марианцев он все равно оставался врагом. Повидимому, в первые часы после расправы тела опасались подбирать, и создавалось впечатление, что умерщвленных запрещено хоронить. К тому же Цинна быстро начал налаживать отношения с сенатом, и в этих условиях невозможно представить себе, чтобы он не дал возможности предать погибших погребению.

Итак, войско, совсем недавно убившее прежнего командующего, ради того, чтобы получить нового, угодного ему, с легкостью предало и второго. В чем причина такого непостоянства? Дело, видимо, не в одном подкупе, хотя свою роль он, бесспорно, сыграл. Агитаторы Суллы могли напомнить воинам Фимбрии, что за убийство Валерия Флакка их в Риме ничего хорошего не ждет. А вот если перейти на сторону Суллы, который имеет немало шансов на победу в схватке с марианцами, то с них за содеянное никто не спросит. Кроме того, для фимбрианцев было куда почетнее служить под командованием проконсула, представителя знатной фамилии, [1033] явно превосходившего родовитостью «выскочку» Фимбрию. Да и для чего вообще нужно было сражаться с солдатами Суллы? Неизвестно еще, чья возьмет. [1034] Наконец сыграло свою роль то, что сулланские агитаторы оказались на высоте задачи и смогли доходчиво объяснить все это воинам Фимбрии, не забывая, очевидно, подкреплять слова звонкой монетой. [1035]

Сулла не только превратил Фимбрию в ничто, но и воспользовался его именем, чтобы унять волнения в собственной армии. Дело в том, что воины будущего диктатора были недовольны Дарданским миром – царь смог уйти с награбленными в римских владениях сокровищами домой, не ответив за массовые убийства римлян в 88 году (Плутарх. Сулла. 24.7; Граний Лициниан. 26F). К тому же солдаты были недовольны тем, что им не придется теперь пограбить богатые города Азии, на что они явно рассчитывали. [1036] Оправдываясь, Сулла заявил, что Митридат мог объединиться с Фимбрией, а с двумя такими противниками совладать не удалось бы (Плутарх. Сулла. 24.7). Даже симпатизирующие Сулле историки признают это ложью, [1037] причем гнусной вдвойне, ибо именно Фимбрия, презрев политическую вражду, предлагал Лукуллу вместе пленить понтийского царя. Чем это кончилось, известно.

Теперь настало время наказать отступников и вознаградить за верность союзников в Азии и Греции. Разумеется, покарать греческие города, поддержавшие Митридата, можно было очень жестоко, но доводить дело до крайности было не в интересах самого Суллы. Конечно, наиболее одиозные персонажи были казнены; но главным наказанием являлся все-таки денежный штраф – предстояла война с марианцами, которая, как было ясно, потребует огромных расходов. Поэтому наказанием, наложенным на провинцию в целом, стала выплата огромной суммы в 20 тысяч талантов (Плутарх. Сулла. 25.4; Лукулл. 4.1; 20.4). Ранее исследователями, склонными подчеркивать беспощадность римской политики, эта цифра принималась как размер только военной контрибуции, [1038] и к ней прибавляли еще столько же – денежные выплаты находившимся на постое солдатам за шесть месяцев. [1039] Однако это, конечно, преувеличение: войска Суллы явно не находились на зимних квартирах в течение полугода, а кроме того неизвестно точно, какое число воинов получило эту плату. В любом случае постоем были обременены в первую очередь наиболее виновные перед римлянами общины, так что говорить о том, что тяжесть этой повинности легла на провинцию в целом, не приходится. Скорее, эти 20 тысяч талантов включали в себя контрибуцию и налог за пять прошедших лет (соответственно 8 и 12 тысяч талантов). [1040] Как справедливо отмечалось, такой размер контрибуции не кажется слишком большим, особенно если учесть, что Митридат требовал 2 тысячи талантов с одних только хиосцев. [1041]

Налагая на провинцию эти выплаты, Сулла счел нужным обосновать свои действия перед теми, на кого налагалось наказание. Он приказал, чтобы к нему в Эфес со всех городов явились влиятельные граждане, и произнес перед ними речь, которую передает Аппиан. Конечно, она воспроизводит то, что сказал Сулла, далеко не буквально, но в общем и целом ее содержание следует признать достоверным. В первую очередь, как водится, Сулла напомнил эллинам о тех благодеяниях, которые они получили от римлян, – ведь даже когда они поддержали мятеж Аристоника и боролись с Римом четыре года, они не были наказаны и за 24 года «дошли до высокой степени благосостояния и блеска как в жизни и привычках частного обихода, так и в государственных учреждениях»; однако вследствие такого продолжительного мира и роскоши жизни они вновь обнаглели и поддержали Митридата. Конечно, за это их уже постигла кара – убийства и конфискации, которые произвел в их городах понтийский царь («так что вы сразу можете видеть на себе и сравнивать, чье покровительство вы предпочли бы»), а некоторых покарали и римляне – «но нужно возложить ответственность за все содеянное и на вас всех сообща… Но да не придут никогда на мысль римлянам ни такие нечестивые избиения, ни безумные конфискации или подстрекательства к восстанию рабов, или другие варварские поступки». «Щадя племя и имя эллинов и их славу в Азии, ради столь дорогого для римлян своего доброго имени», Сулла предписал немедленно внести налоги за пять лет и уплатить военные расходы, которые уже произведены и которые еще будут. Распределить эти новые подати по городам Сулла брался лично, а на тех, кто их не внесет, обещал наложить наказание как на врагов (Аппиан. Митридатика. 62).