— Да! — сказал он и принялся раздражённо перешвыривать бумаги на своём модерновом многофункциональном столе, который ненавидел. — Холливэй, тебя ждут неприятности.

— Напарник-женщина? — флегматично спросил тот.

— Нет, хуже!

Что может быть хуже напарника-женщины? Кишки на стенке?

— Судья вернул на пересмотр дело Монка. Тебе поручается провести дорасследование. На всё, про всё — неделя! Простая формальность, можно подумать, что мы тут не работаем, а картинки смотрим на стене!

— Что ж тут ужасного? — удивился Патрик.

— Я пошутил, — вздохнул Уэйн. — У тебя напарник-женщина.

— Так Монк или женщина?

— И то, и другое. Иди с миром, Патрик.

Холливэй выбрался из кабинета босса с папкой в руках и дурным предчувствием в душе.

На своём рабочем месте он обнаружил факт вопиющего вандализма. Прямо в его кресле, а точнее, на его подлокотнике сидела молодая мадмазель и болтала по телефону. Посреди стола возвышалась кучка цветных скрепок, которыми Патрик так дорожил. Некоторое время он скорбно созерцал картину разорения. А он-то думал, что хуже кишок в рамочке с ним уже ничего не может приключиться.

Наконец, барышня его заметила и вспорхнула с кресла.

— Детектив Инга Марушевич! — доложила она.

— А скрепки-то зачем выкидывать? — проскрежетал Холливэй голосом подлинного Гарпагона.

— Простите, детектив, — потупилась она.

Так и не понимая, зачем ей понадобилось это делать, Патрик принялся перекладывать скрепочки обратно в коробочку. И с ужасом обнаружил, что за недолгое время его отсутствия она успела все его любимые скрепки сцепить в цепочку!

— Возмутительно, — буркнул он и принялся осторожно расцеплять их и складывать куда положено.

— Позвольте, я помогу!

— Не позволю.

Обычно Джон Уэйн с ним так не поступал и никогда не навязывал ему стажёров, тем более мамзелей. Зачем она Холливэю? Подсуньте вон её Мозеру — этот павлин просто обожает молоденьких девиц.

Покончив со скрепками, тщательно их пересчитав и восстановив на прежнем месте цифру "63", Патрик открыл отчёт о ходе расследования преступления Монка.

Парень проработал в одной строительной фирме около шести лет. А потом взял и неожиданно убил свою любовницу, актриску местного театра, исполнительницу вторых ролей. И всё было нормально, то есть Монку определённо светила виселица, пока дотошный адвокат не сумел пробить брешь в обвинении. Дело в том, что письмо, оставленное Монком на месте преступления и найденное потом администратором театра, не соответствует датировке события. Почтовый штемпель указывал, что письмо отправлено через день после того, как Монка взяли. Теперь Патрику предлагается разобраться в этом деле. Пустяковая ошибка, опечатка в штампе, но адвокаты как раз такими ошибками и кормятся. Чего недоставало? Монк во всём признался. Парень пытался вены резать в изоляторе.

— Простите, детектив, — опять заговорила дамочка, сидя на старом кожаном диванчике, — я могу знать, где моё место?

— Можете, детектив, — рассеянно ответил Патрик, роясь в папке. — Ваше место на диванчике.

— А мне говорили, что вы не умеете шутить, — улыбнулась она.

— А я и не шучу.

Больше ей ничего от него добиться не удалось. Патрик опять углубился в отчёт. Итак, Альберт Райс по прозвищу Монк в субботу вечером взял с собой свёрток, в котором спрятал пневматический строительный пистолет, в просторечии именуемый гвоздилкой. Будучи признанным ухажёром актриски по имени Терри Блю (имя-то какое дурацкое), он вошёл через служебный вход и прямиком направился к её гримёрке. Всё это случилось, по словам гримёрши Кейт Бруннер, минут за пять до окончания спектакля. То есть в двадцать часов, сорок пять минут.

— Конец рабочего дня, — нарушила молчание детектив Марушевич.

Патрик быстро сложил бумаги в папку. Он решил дочитать дома.

— Не желаете поужинать со мной? — спросила девушка, едва Холливэй взялся за шляпу.

Он уже представлял, как входит в свою небольшую квартиру, делает себе кофе с коньяком, включает телевизор и ложится на диван с увлекательным отчётом в руках.

Патрик вздохнул. Вот все они так. Каждая новая сотрудница управления начинает с того, что подбивает клинья под скучнейшего и приземлённейшего детектива Патрика Холливэя. И эта не исключение. Он подумал, как лучше ответить, чтобы она не обиделась. Всё-таки ему с ней работать по крайней мере неделю. Набрался терпения и с кротким видом в ответ на её ожидающий взгляд сказал:

— Нет.

И ушёл.

***

Итак, ровно в двадцать часов, пятьдесят минут Терри Блю, она же Тропиция Марфернфло (уж лучше Терри Блю!), раскланялась где-то на втором плане при повторном открытии кулис. Все примадонны и все герои-любовники вышли и расшаркались перед публикой. Давали "Сон в летнюю ночь". (Мода, что ли, пошла на Шекспира? Вон в "Балагане" тоже ставили Шекспира. Правда, что называется, "по мотивам". Мерзейшее зрелище!)

Там, за стойкой с костюмами её и поджидал наш герой, Монк.

Патрик достал фотографию обвиняемого. На него с карточки смотрела в самом деле непристойная физиономия. Монк походил на бритого какаду.

"Что она нашла в этом парне?"

В деле присутствовала прижизненная фотография пострадавшей. Терри была милашкой. Такая блю. Что же она на втором плане толкётся? Не подмазала директора?

Значит, Терри входит и, согласно отчёту Мозера, садится к гримёрному столику, чтобы снять грим. Она сама об этом доложилась следователю? Откуда Мозеру знать, что она собиралась делать? Давайте только факты. А по факту Монк стоял за стойкой. Он снимает обёртку со своего пневматического пистолета…