Она: Я тоже так думаю. Но Мыш с нами не согласен. Он часто вспоминал тебя.

Он: А ты?

Она: И я тоже. Но, наверное, не так, как тебе хотелось бы.

Он: Какая же ты, все-таки, сука.

Она: Да. И даже еще хуже.

Он: И все равно я чертовски рад тебя видеть.

Она: Я тоже.

Он: А знаешь… Я теперь умный. Я не забываю о мелочах и знаю, где платить за телефон, и где помойка, и сколько шагов до детского сада и обратно. Правда, без коляски.

Она: Верю.

Он: Я даже смогу, наверное, стать образцовым мужем.

Она: Да.

Он: Но ведь я опоздал, правда?

Она: Мы оба отстали от поезда. Но это еще не значит, что мы не успеем на следующий. А все лишнее оставим на перроне.

Он: Я, кажется, уже ответил за свои грехи.

Она: А я свои оплатила авансом. И теперь не чувствую себя должником.

Он: Ты придешь завтра?

Она: И завтра, и послезавтра, и каждый день. И ты не сможешь меня прогнать.

Он: Не больно хотелось.

Она: Вот и хорошо. А теперь я пойду. Мне пора забирать Мыша.

Он: Деловая женщина.

Она: Еще какая. Я, между прочим, теперь работаю.

Он: Слишком много новостей для первого раза. Давай прощаться.

Она: А говоришь, исправился. Как раз сейчас ты должен был сделать заинтересованное лицо и расспросить меня о работе во всех подробностях.

Он: А я не сделал?

Она: Даже не попытался.

Он: (улыбаясь) Ну вот. Подходящий повод для развода.

Она: Фигушки.

Он: Откуда у тебя камера?

Она: Оттуда же, откуда новости о твоем происшествии. У тебя – самые лучшие в мире друзья.

Он: И самая худшая в мире жена.

Она: Да. Я – монстр. Бедный дядька.

Он: Да. Мне всегда казалось, что в названии сказки «Красавица и чудовище» есть двойной смысл. И все равно все происходящее приятно попахивает хэппи-эндом.

Она: Думаешь, пора целоваться и пускть титры?

Он: Ну уж нет. Как горе – так полной чашей, а как счастье – так одну рюмку? Я так не играю.

Она: Хорошо. Тогда я просто выключаю камеру и иду домой – готовиться к твоему возвращению.

Камера гаснет.

Он – дома. Камера смотрит на дверь, в которой скребется ключ. Потом входит Она, изменившаяся почти до неузнаваемости. Она очень похорошела, хорошо одета. В движениях появилась почти мужская резкость. В глазах – уверенность и вызов.

Он: Мыш тебя не дождался. Заснул прямо на полу.

Она (раздеваясь): Как он?

Он: Прекрасно.

Она: Вспоминал про меня?

Он: Когда я его шлепнул за то, что он пролил чай. Тогда он сказал, что пожалуется на меня маме.

Она: Ябеда-карябеда.

Он: Ага. Интересно, в кого это.

Она: Как у тебя?

Он: У меня – все по плану.

Она: Как рука?

Он: Сегодня дотянулся до носа. Он оказался мягким и теплым.

Она: И мокрым.

Он: Нет. Сухим и горячим.

Она: Ты поужинал?

Он: Ждал тебя.

Она: (к этому моменту переодевшаяся в домашнее) Я сейчас могу съесть быка вместе с рогами, копытами и шпагой тореадора. Где тут у вас кухня?

Он: Кухня за углом. Проводить?

Она: Проводите, молодой человек…

Камера следом за ней проходит на кухню, где уже сервирован ужин.

Она: (усаживаясь за стол) А говорят, что мужики не умеют готовить.

Он: Мы это скрываем.

Она: А что вы еще скрываете?

Он: Так я тебе и рассказал.

Она: (пробует и жмурится) Фантастика! А как насчет рюмочки?

Он: В морозилке. Доставать?

Она: Я сама.

Он: Нет. Я «сама». Мне надо руку разрабатывать. Подержи камеру.

Она снимает Его, который негнущейся рукой открывает холодильник и достает оттуда водку. Он выглядит по-домашнему: в спортивном костюме и шутовском грошовом фартуке. Он похудел и выглядит неважно. Он наливает водку.

Он: Готово. Отдавай камеру и ешь. А то все остынет.

Она: А ты?

Он: Не могу на тебя наглядеться. Ты красивая.

Она: Спасибо. Но я не могу пить и есть, когда ты стоишь над душой с камерой. Давай поедим, а потом опять включишь.

Он: Как скажешь.