Знамя он пошел устанавливать вместе с Ромкой.

На куполе было хорошо. Просторно. Сколько раз Саня сиживал здесь во все времена года и всякое время суток! И о чем только здесь не перемечтал! Конечно, в летние звездные ночи здесь было особенно хорошо. Лучше всего.

Сейчас купол нельзя было узнать. Тяжелые минометы изрыли железобетон, в двух-трех местах образовались глубокие трещины, возможно — до стального купола. Там, где прежде было отверстие для перископа, чернело обгорелое железо.

Флагшток вставили в узкую щель, для крепости засыпали осколками бетона. Даже притоптали. Ветра не было. Как всегда под вечер он улетел куда-то прочь; теперь возвратится разве что под утро.

Ромка приценился к расстоянию до немцев. Возбуждение стекло с его лица, уступив место обиде.

— Не увидят ни фига… Поздно мы это сообразили.

Саня поискал слова, которыми смог бы его утешить, но не нашел. Не только слов, но даже отзвука в своей душе. В груди все еще было пусто. Вот как выгорело в те несколько секунд боя… да нет, какие секунды — ведь столько всего успело произойти… Ему тоже было обидно, но обидно не сердцем, а головой. Как говорится — за компанию. А сопереживания не было. Нечем было сопереживать.

— Я вот что придумал, — сказал Ромка. — Ты отойди в сторонку. — Он указал рукой. Саня отошел. Ромка взялся за верхний угол свободного края полотнища, оттянул его — развернул флаг. Стал так, чтоб немцы видели. Взглянул на Саню. — Ну как? Разглядят?

— Должны…

Ромка еще подумал.

— Вот что… Встань-ка возле флагштока с другой стороны. — Саня подошел на указанное место. — Теперь возьмись за флагшток рукой. — Саня взялся. И даже зажал флагшток в кулаке. И что-то такое ему передалось, стало передаваться. Стало заполнять грудь. — Здорово, правда?

Саня кивнул.

— Какая композиция!.. «Триумф Победы». — Ромка засмеялся. — Эх, фотокора бы сюда! Такой кадр пропадает, такой кадр!..

Саня представил это в виде фотографии в газете. Ему понравилось: как на картине! Правда, композиция была плоской — ей недоставало выразительного фона. Вот если бы они стояли на фоне солнца… или может быть лучше, чтобы солнце вставало им навстречу?..

И тут Саня заметил, что в долине что-то изменилось.

Понял: немцы остановились.

Не сразу.

И не с головы.

Обычно как бывает? Обычно первыми останавливаются головные. Получили приказ или уперлись в неожиданное препятствие — и стали. А следующие — инерция муравьиной орды — все еще движутся. В последний момент пытаются тормозить, но их подпирают задние. Ломается порядок, густеет толпа…

Нет.

Здесь началось с конца, с последних подразделений. Первыми остановились они. Затем предыдущие. Затем те, что двигались перед ними. Волна торможения катилась от хвоста к голове, головные танки оторвались от остальной массы на несколько десятков метров — но вот замерли и они. Огромная серая дуга, несчетная россыпь людей и техники. О чем они думали сейчас? Может — и не думали; скорее всего — так. Сейчас им говорил инстинкт. Он уже выбрал подходящее чувство, но все еще колебался: оно? — не оно?.. И вопрос стоял просто: удастся этому чувству — как запалу — спровоцировать взрыв эмоций, — или все же разум, здравый смысл возьмет верх?..

Позволю себе стертую от многовекового употребления (но стертое до блеска!) метафору: время остановилось. Неопределенность длилась совсем чуть-чуть, какие-то секунды; какой-то капли времени не хватило, чтобы разум взял верх. Но досада от поражения (оно было слишком велико, чтобы назвать его неудачей, но и недостаточно велико, чтобы признать его разгромом; поражение — в самый раз), — так вот, досада была пока немцами не пережита и слишком велика. Нужен был выплеск, сброс эмоций. В идеале — расквитаться. Растоптать. Размазать. А тут — очень кстати — свинья всегда найдет грязь — такой повод!..

Все видно. Все близко. Что такое полтора-два километра для молодых глаз? — тьфу!..

Первыми стали поворачиваться пушки. Их разворачивали скопом: канонирам помогали пехотинцы, которые оказались рядом. Затем стали поворачиваться — орудиями к доту — башни танков. И еще не громыхнул самый первый выстрел, как вся масса пехоты, все эти пока безликие, пока такие мелкие — но отлично различимые, если смотришь на кого-то конкретно, — все эти человечки, подхваченные одной волной, одной эмоцией ярости (вот оно, это чувство; не первое — но окончательное), — все они устремились к доту. Сначала не очень быстро, но с каждым шагом прибавляя и прибавляя. Широкой дугой, стягиваясь к центру…

Ромке и Сане повезло: первый снаряд не попал в дот, разорвался сбоку; еще один пролетел над ними так близко… спасибо, что головы не поотрывал. Но когда следующие три шарахнули в лобовую стену дота, под основание, словно пытаясь дот сковырнуть, и взрывную волну они увидели так реально: плотная, светящаяся масса воздуха поднялась вдруг перед ними, и, взревев от досады, опала, оставив после себя лишь жар, чад и пыль, — уже в следующее мгновение оба пограничника стремглав бросились прочь. Они прыгнули в приямок, и когда еще были в воздухе — слышали нарастающий вой падающих с неба мин.