«Правда, нигде прямо не сказано» (Цабелем), «что Маркс вымогал деньги, занимался доносами и изготовлением фальшивых денег. Но разве недостаточно ясно это выражено в следующем заявлении: Маркс был главой партии, которая преследовала указанные преступные и безнравственные цели? Ни один непредубежденный и здравомыслящий человек не будет отрицать, что глава какого-либо общества, цель и преимущественная деятельность которого посвящена совершению преступлений, не только одобряет махинации этого общества, но и сам распоряжается ими, руководит ими и пользуется их плодами; и глава этот, бесспорно, вдвойне ответствен, не только как участник, но и как идейный вдохновитель, даже если бы нельзя было уличить его ни в одном действии, доказывающем его непосредственное участие в выполнении определенного преступления. Высказанная в оспариваемом постановлении» (апелляционного суда) «точка зрения может привести к тому, что доброе имя человека окажется беззащитным перед тем, кто захочет погубить его. Вместо того, чтобы ложно утверждать об А, что он совершил убийство, клеветнику достаточно будет сказать, что там-то существует банда, занимающаяся убийствами, и что А — главарь этой банды. Точка зрения апелляционного суда гарантирует этому клеветнику полную безнаказанность. Правильно же будет, если кара за клевету постигнет клеветника независимо от того, назовет ли он третье лицо, вопреки истине, разбойником или атаманом разбойников».

С точки зрения здравого человеческого смысла фактически налицо клевета. Имеется ли она с точки зрения прусского законодательства? Апелляционный суд говорит — нет, мой защитник говорит — да. Если апелляционный суд, вопреки мнению городского суда, решил, что форма цитаты не освобождает клеветника от преследования, то почему бы верховному суду, вопреки мнению апелляционного суда, не решить, что не освобождает его от преследования и запутанная солитерообразная форма клеветы? По поводу этого юридического момента, по поводу этой совершенной апелляционным судом в вопросе о составе преступления юридической ошибки и апеллировал мой защитник к верховному суду, в известной мере к ареопагу. Верховный суд «постановил»:

«I) В Вашей жалобе от 23 августа сего года на постановление уголовного сената королевского апелляционного суда от 11 июля сего года по делу об оскорблении д-ра К. Маркса редактором «National-Zeitung» д-ром Цабелем, по рассмотрении соответствующих документов, как необоснованной, Вам отказывается. II) Королевский апелляционный суд не усмотрел в обеих инкриминируемых передовых статьях «National-Zeitung» объективного оскорбления чести истца и не нашел, что при этом имелось намерение оскорбить последнего, и поэтому правильно отказал в том, чтобы дать ход иску об оскорблении. Вопрос же о том, имеется ли объективно оскорбление чести и существовало ли намерение оскорбить, является по существу определением фактической стороны дела, на которое можно подать жалобу в королевский верховный суд лишь тогда, когда в решении апелляционного судьи по этому пункту допущена юридическая ошибка. III) Но в данном случае таковой не усматривается. IV) Издержки по этому постановлению в размере 25 зильбергрошей Вам надлежит внести в течение недели в кассу сборов местного королевского городского суда.

Берлин, 5 октября 1860 г.

Королевский верховный суд

Фон Шликман

Юстицрату Веберу, здесь».

Для более удобного рассмотрения я перенумеровал составные части «постановления» верховного суда.

В пункте I) г-н фон Шликман сообщает, что в жалобе на апелляционный суд «отказано». В пункте II) г-н фон Шликман поучает о компетенции апелляционного суда и верховного суда по отношению друг к другу — дидактическое отступление, не относящееся, очевидно, к делу. В пункте IV) г-ну Веберу приказывается внести в течение недели 25 зильбергрошей в кассу сборов берлинского городского суда, что представляется следствием «постановления», но, конечно, не причиной его.

Где же, однако, содержится обоснование «отказывающего» постановления? Где ответ на весьма подробную жалобу моего защитника? А вот:

Пункт III) «Но в данном случае таковой» (юридической ошибки) «не имеется».

Если из этой фразы пункта III) выкинуть словечко не, то мотивировка будет гласить: «Но в данном случае таковая» (юридическая ошибка) «имеется». И тогда было бы аннулировано решение апелляционного суда. Таким образом, оно остается в силе только благодаря помещенному в конце фразы словечку «не», с помощью которого г-н фон Шликман «отказывает» от имени верховного суда в жалобе г-ну юстицрату Веберу.

{Он сам сказал. Ред.}. Нет! Г-н фон Шликман не опровергает юридических соображений, развитых моим защитником, он не обсуждает их, он даже их не у поминает. У г-на фон Шликмана, разумеется, были достаточные основания в пользу его «постановления», но он умалчивает о них. Нет! Доказательная сила этого словечка состоит исключительно в авторитете, в иерархическом положении лица, произносящего его. Само по себе «нет» ничего не доказывает, «Нет»! .

Таким образом, и верховный суд запретил мне привлечь к суду «демократа» Ф. Цабеля.

Так закончилась моя тяжба с прусскими судами.

Из-за недостатка места я могу, к сожалению, привести лишь выдержки из письма Шили о его высылке из Швейцарии, в котором на одном примере иллюстрируется обращение с эмигрантами, не членами парламента. Письмо начинается рассказом о том, как два немецких эмигранта, Б. и И. {Бискамп и Имандт. Ред.}, приятели Шили, уехавшие из Женевы, были арестованы во время своего путешествия по Швейцарии; потом их Дрюэ снова освободил, и они вернулись обратно в Женеву.

«По их поручению», — продолжает Шили, — «я отправился к Фази, чтобы узнать, будут ли их преследовать, и получил от него успокоительное заверение, что им, как главой кантональных властей, их инкогнито не будет нарушено, со стороны же союзных властей не получено никакого приказа на их счет; будет, впрочем, хорошо, если я — ссылаясь на него и его заявления — обращусь к начальнику ведомства юстиции и полиции, г-ну Жирару. Я так и поступил, добился почти такого же успеха и оставил свой адрес на случай каких-нибудь приказов со стороны союзных властей. Несколько недель спустя ко мне заявляется полицейский чиновник с требованием сообщить адрес Б. и И. Я отказался сделать это, побежал к упомянутому Жирару и указал ему — в ответ на его угрозу выслать меня, если я не сообщу ему адреса, — что меня, согласно нашему прежнему уговору, можно привлечь в качестве intermediaire {посредника. Ред.} , но отнюдь не denonciateur {доносчика. Ред.}. На это он сказал мне: «Vous avez l'air de vouloir vous interposer comme ambassadeur entre moi et ces refugies, pour traiter de puissance a puissance»{176}. Я ответил: «Je n'ai pas l'ambition d'etre accredite ambassadeur pres de vous»{177}. И действительно, я был отпущен без всякого подобающего послам церемониала. На обратном пути я узнал, что оба, Б. и И., были только что разысканы, арестованы и уведены, и, таким образом, я мог считать ликвидированной вышеприведенную угрозу. Но я не принял в расчет 1 апреля; в этот злополучный день 1852 г. полицейский чиновник предложил мне на улице последовать за ним в здание городского самоуправления, где меня будто бы хотят о чем-то спросить. Здесь государственный советник Турт, женевский комиссар по делам о высылке эмигрантов, ad latus {Состоящий. Ред.} при находившемся тогда в Женеве федеральном комиссаре по тем же делам Троге, заявил мне, что я высылаюсь, и он должен поэтому отправить меня немедленно в Берн, к величайшему своему сожалению, так как со стороны кантональных властей ничего против меня не имеется, но на моей высылке настаивает федеральный комиссар. На мою просьбу препроводить меня к последнему, я получил ответ: «Non, nous ne voulons pas, que le comissaire federal fasse la police ici»{178}. Но этим он противоречил своим прежним словам и вообще вышел из своей роли женевского государственного советника, состоявшей в том, чтобы с либеральным жеманством сопротивляться требованиям о высылке со стороны союзных властей и уступать только силе, но в то же время с радостью или со смирением уступать даже gentle pressure {легкому нажиму. Ред.}. Другая особенность этой роли заключалась в том, чтобы за спиной высланного говорить, что он шпион, что его пришлось убрать в интересах «правого дела»… Так, Турт после рассказывал эмигрантам, что он должен был удалить меня, так как я был в сговоре с федеральным комиссаром и вместе с ним выступал против его (Турта) мероприятий, имеющих в виду защиту эмигрантов, то есть что я конспирировал с тем самым комиссаром, который — к великому сожалению Турта — распорядился о моей высылке! Quelles tartines! Что за ложь и противоречие! И все это для капельки aura popularis {мимолетной популярности. Ред.}. Конечно, только держа нос по ветру, этот господин делает свою карьеру. Этого члена женевского Большого совета и женевского Государственного совета, члена швейцарского Совета кантонов или Национального совета, прирожденного советника путаницы, недостает только в Союзном совете, чтобы гарантировать Швейцарии спокойствие; недаром написано: Providentia Dei et confusione hominum Helvetia salva fuit{179}».