Они перевалили через вершину и начали спускаться. Такая же извилистая тропа вела в каменистое, поросшее пихтовыми деревьями ущелье. На противоположной стороне его вздымались зубчатые, покрытые снегом вершины Гиндукуш.

Увлекшись своим рассказом, Муса, похоже, не обращал на них ни малейшего внимания.

— Два с лишним тысячелетия войны. Афган никогда не покорится. Сильный страна. Сильный люди. — Муса направил лошадей в проход между двумя валунами, свернул на перемычку.

— Александр Великий, Чингис-хан, персы, монголы, англичане, а вот теперь советские — все хотят завоевать мой страна. У них ничего не выйдет.

Они очутились на высокогорном лугу.

— Ты не много разговариваешь, — заметил Муса. — Почему?

— Я предоставляю это делать тем, у кого лучше получается.

— Как у меня?

Рэмбо усмехнулся.

— Как у тебя.

Дорога шла лесом.

— Есть замечательный молитва. Хочешь послушать?

— Почему бы и нет?

— Избавь меня от яда кобры, когтей тигра и мести афгана. Ты понимаешь молитва?

— Я заметил, вы никогда не ругаетесь.

— Верно. Советские бомбят наши дома, травят посевы, насилуют наших женщин, жгут наших детей, убивают наших животных, пытают наших молодых людей. Рассказывать, в Квархаи они повесили женщин за ноги на ветка деревьев и упражнялись колоть штыком. В провинции Логар, рассказывать, связали вместе стариков из деревня, бросили в грязь и давили танка. Каждый год мы воюем больше и больше. Каждый год все больший советский погибать. Мы заставим их пожалеть, что они пришли к нам. Они будут знать, что такое месть афгана. Может, ты нам помогай?

— Нет, — сказал Рэмбо. — С меня хватит войны. — Он старался выдержать испытующий взгляд Мусы. — Я здесь, чтобы найти моего друга.

— Что ж, ты не афган, — сказал Муса. — Как ты можешь понять афган?

К полудню они миновали еще один горный хребет и теперь вели своих испуганных лошадей вниз по узкой тропе, слева обрывающейся тесным ущельем, как полагал Рэмбо, глубиной не менее пяти тысяч футов. Камни от копыт лошадей с грохотом срывались вниз, падая в бушующий на дне ущелья поток. Рэмбо шел, взяв свою лошадь под уздцы. Он гладил ее морду и бормотал что-то ободряющее лошади-носильщику.

— Ты умеешь с лошадьми, — отметил Муса.

— Я вырос с ними. Мой дядя обучал лошадей для военных. Он научил меня обращаться с ними.

— Хорошо научил. Если на то воля Аллаха и ты спасешь твой друг, скажи дядя, он нам помог.

— Мой дядя умер два года назад.

— Жалко. Советские убили мой дядя позапрошлый месяц.

Тропа внезапно сделалась шире. Рэмбо не подал вида, что его потряс рассказ Мусы. Он молча шел за ним.

Тропа ушла в сторону от ущелья и теперь вела по склону, поросшему пихтовыми деревьями.

Муса прищурился, глядя на солнце, которое уже одолело три четверти своего небесного пути. Спешился, привязал лошадей, вытащил из притороченной к седлу сумки коврик и расстелил его на земле, скудно поросшей горной травой.

Рэмбо собрался было оставить Мусу одного.

— Ты не часто молишься? — окликнул его Муса.

— Я делаю это иначе, чем ты. Я погружаюсь в медитации. Я размышляю о страданиях и о том, как их можно избежать.

— Это глупо. Страдания избежать невозможно. Если ты страдаешь, значит на то воля Аллаха. На все воля Аллаха.

— На то, чтобы пришли русские, тоже воля Аллаха?

— Это испытаний мой народ. Если Аллах захочет, он заставит захватчик уйти. Но мы нужно доказать, что достойны воле Аллаха, поэтому мы должны сражаться.

— Аллах хотел, чтобы твой дядя погиб?

— На все воля Аллаха. Аллах разрешать мой дядя умереть, чтобы испытать меня. Как и ты, я много размышлять о страданиях. Но я не виню Аллаха. Я виню советские. Они убили мой дядя. Аллах разрешать им сделать это.

— Что-то слишком сложно.

— Нет. Все просто. Жизнь испытывать, достоин ты ее или нет.

Муса посмотрел на небо, сверился со стрелкой компаса, опустился на колени лицом на юго-запад, туда, где Саудовская Аравия и Мекка. Коснулся лбом коврика и стал громко молиться:

— Аллах-о-Акба. Нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет его пророк.

Рэмбо отошел в сторону.

Когда солнце стало клониться к горным вершинам, они достигли дна поросшего лесом ущелья, перешли неглубокий, ослепительно блестевший под солнцем ручей и оказались возле двери бревенчатой лачуги с низкой крышей. Из трубы шел дым. В загоне сзади лачуги стояло несколько изможденных дорогой лошадей. Лачуги подобного рода Рэмбо встречал в горах северной Аризоны. Мы пьем здесь чай, — пояснил Муса.

— Чай?

— Афган должен пить чай. Хороший традиция. Потом спать.

— Но у нас нет времени. Мы должны продолжить путь.

— Ночью? Мы сорвемся в ущелье. Полковник попал в беда, потому что проводник вел его ночью. Лучше пить чай.

Они отвели лошадей в загон, расседлали, сняли груз, расчесали, напоили и накормили. Животные раздували ноздри, с любопытством обнюхивая тех, с которыми очутились в одном загоне.

— Жди здесь, — велел Муса, переступая порог лачуги. Рэмбо слышал как он поприветствовал людей внутри, стал им что-то объяснять. До него долетал гул нескольких голосов.