Зато Аиде он мог помочь.

Вторгнуться в податливое из-за шока, словно моллюск без раковины, сознание, разлить воды на чересчур яркие краски. Кровь красна, а уголь черен — серое мягче, серое приятнее. Крысиный цвет. Рассейся до матовой радуги.

Пусть блекнет, пусть гаснет. Он хотел, чтобы Аида уснула — может быть, прямо здесь, Рони попытается донести до кельи.

Воин оттолкнула его:

— Не надо. Не надо меня анестезией пичкать.

— Я…

— Спасибо. Но не надо. Сейчас хочу ненавидеть. Единственного одержимого поймали. Который, ну… ты понял. Я хочу с ним… поговорить. Мне нужен мистик в пару.

Звучало вроде светского приглашения — в театр, к примеру, на балет с Вербеной-танцовщицей. Вечер пятницы, не опоздайте.

Рони достал из кармана чистый платок и промокнул рану Аиды.

— Потом покажи врачам, — он укрепил повязку аккуратным узлом между большим и указательным пальцем. — Пойдем.

Эпицентр — столовая. Неудивительно, место, где принимают пищу привлекательно и для иного действа. Хлеб и зрелища.

Целест протолкался, пользуясь локтями и природной верткостью. Кто-то больно толкнул в диафрагму, он не остался в долгу. Слышались возгласы, стоны и ругательства. Цитадель распухла, будно загнившая рана. В столовой воцарилась духота от нескольких сотен легких, горл и ртов. Кто-то раздвинул стоящие ровными рядами столы с лавками, освободил пространство — спасибо, выгадал немного места. Водовороты толпы сгущались вокруг очевидцев. Целест попытался подобраться к знакомому воину, теперь он зажимал пустую глазницу, слюдяными слезами истекал выдавленный глаз. Не подпустили — жадно хватали каждое слово, будто голодные кошки — требуху.

— Одержимый там, — вынырнул Тао. Еле живой после "сферы", он активизировался, будто от дозы веселых таблеток; каждому свое — в том числе и наркотики. Черные глаза блестели, он улыбался большим лягушачьим ртом. Он схватил Целеста за рукав и поволок туда, где обычно возвышались огромные кастрюли с варевом, где выдавали еду.

Отодвинули один из столов, примотали к нему одержимого… одержимую. Блондинка с голыми плечами и жемчугом. У нее острые черты лица — лица умирающей, у нее зубы оборотня и волосы мягкие, как материнская любовь. Блондинка была одета в причудливо изрезанное, дабы открывать самые интересные части тела, платье цвета сердцевинки розовых лепестков. Теперь ее наготу прикрывали бесформенные лохмотья. Целест подумал о растоптанных цветах.

На предплечьях, запястьях, между ног и поперек всего тела, пульсировали зеленые нити нейтрасети.

— Единственный… то есть, единственная. "Физик". Остальных уничтожили на месте, а наших погибло двадцать человек и еще столько же ранены, — сообщил Тао, одновременно возбужденный и деловитый.

"Точно наркоман".

И потом: "Девица-то из аристократов… никто не застрахован, верно, папочка? Перед эпидемией и Амбивалентом все равны".

Целест не сомневался: Амбивалент существует. И может быть, сейчас наблюдает откуда-то — желтым рысьим всевидящим оком, скалит кривые зубы и хихикает.

"Новые одержимые. Уничтожить нас".

Иллир предупреждал. Но Сенат твердил об "антинаучных бреднях", и все, что могли сделать Гомеопаты — принести больше жертв, тщетно пытаясь откупиться. Целест обернулся на одноглазого, выдавленное месиво стер кто-то из лекарей, обрабатывал нечистую рану. Блондинка-одержимая корчилась на расстоянии пары метров. Целест разглядел пепел и запекшееся мясо на акриловых ногтях.

Амбивалент существует, о да…

Он увидел Глав — вернее, Винсента и Декстру, мистик и воин стояли в изголовье одержимой, словно лекари подле умирающего. Если они боялись, ненавидели или вообще испытывали какие-то эмоции, Целест не уловил — впрочем, он и не телепат, верно? Толпа бурлила возле старших Магнитов, и оседала, будто разбившись в мелкую изморось о скалы.

Чуть поодаль Флоренц вместе с парой молодых девушек-ученых зашивали раны Магнитам. Пациент Главы, кряжистый, словно гном из легенд, бородач приглушенно ругался — несколько раз дословно процитировал Бена-Героя; Целеста передернуло.

— Мы должны… сказать, — проговорил Целест.

Поблизости Тао. Рони нет. Где Рони? С ним проще… Авис вон, сует нос к одержимой, словно сам собрался ее призвать — дурак, она же "физик"… отпихнули, оттерли вглубь, спорят. Винсент их сдерживает. Может быть, если бы не этот ходячий эмпат-транквилизатор, обитатели Цитадели взбунтовались бы. Магниты испуганы. Да и другие Гомеопаты тоже.

Нырнул вглубь, к неровному дну — камни и останки утопленников, пиратские сокровища и ядовитые морские ежи. Блондинка заверещала: "Вы трррупы! Трррупы!", вибрируя сладострастно, словно приглашая воспользоваться ее матовым жемчужным телом — перед смертью.

Трррупы.

Целест ощутил, что захлебывается; он забился в толпе — водовороте; поплыл к неясному зеленоватому свету.

— Амбивалент, — выдохнул Целест. Он добрался до Винсента и Декстры; волосы воина трепетали черным холодным пламенем — знак траура. Главный мистик был непроницаемой глыбой, айсбергом — о такой когда-то разбился разрекламированный корабль. Но Целест ведь уже вынырнул?

— Амбивалент, — выплюнул он, отравленную соленую влагу. — Причина всему. Он существует. Мы знаем. И вы знаете, правда? Это Амбивалент сотворил с ней, — указал пальцем на блондинку, — И с другими. Разумные одержимые — дети этой… твари. Мы должны остановить его, кем бы оно ни было.

Ближе к последним словам повисла тишина. Гортанное "трррупы" вклинивалось в редкие стоны раненых.

Цитадель внимала.

"Теперь знают все", — Целест улыбнулся уголком рта. — "Тем лучше. Мне осточертели эти гребаные тайны".