Он привстал, опираясь на локоть:

— Я не святой. — Джерваль увидел, что его ответ задел Чандру. «Неужели она знает о Бери?» — подумал он. — Дорогая, я никогда не оставлю тебя, если буду знать, что ты ждешь меня.

— Даже тогда, когда я стану толстой и буду ждать ребенка?

— Даже тогда.

За шатром послышались голоса. Джерваль поцеловал ее и поднялся.

Рано утром Джерваль притянул к себе Чандру.

— Нет, дорогой, — прошептала она, — позволь мне уйти. Джоан ждет меня: у Элеоноры начались роды.

У Джерваля сон как рукой сняло.

— Я пойду с тобой. Эдуард, наверное, места себе не находит.

— И чем вы, храбрые воины, можете помочь?

Джерваль оделся.

— Я дружески поддержу его.

Оставив мужа с Эдуардом, Чандра подошла к постели Элеоноры.

— Я просила Эдуарда, чтобы он позволил бедняге Джефри хотя бы позавтракать, — спокойно сказала Элеонора. — Еще рано. — Она вскрикнула, почувствовав схватки.

Чандра подумала, что роды не так уж страшны, но тут Элеонора застонала и, задыхаясь, проговорила:

— Позовите Джефри, началось. А вы, Чандра и Джоан, оставьте меня.

— Нет, Элеонора, — возразила Чандра. — Мы будем здесь, с вами!

— Вы все равно мне не поможете. Когда все закончится, вернетесь.

Когда в павильоне раздался крик, Чандра побледнела.

— Что там такое делает Джефри?

Эдуард улыбнулся:

— Это кричит малыш, Чандра.

— А где Джерваль? Он сказал, что будет с вами.

— А где же Пейн? — спросила Джоан.

— Я отослал их. Меня раздражали их успокоения. Боже, они хуже женщин!

Когда Эдуард услышал голос ребенка, его глаза засветились от счастья, и он бросился в павильон. Чандра и Джоан последовали за ним.

Позже Чандра вбежала в свой шатер и закричала:

— Джерваль! Элеонора родила девочку! Она очаровательна. Знаешь, как ее назовут?

Джерваль улыбнулся:

— Как же назвали прекрасную принцессу?

— Джоан.

— Чудесно. Слава Богу, что Элеонора благополучно разрешилась.

— Ты выглядишь так же плохо, как и Эдуард, — заметила Чандра. — Ведь это не твой ребенок.

— Сядь ко мне на колени и успокой меня, — попросил Джерваль, — сегодня такое трудное утро.

— Эдуард так счастлив, — сказала Чандра, — он поцеловал Элеонору… прямо у меня на глазах… и говорил о своей огромной любви к ней. А посмотрев на дочь, он так глупо улыбнулся. Хочешь взглянуть на малютку?

— Сначала полежи со мной, Чандра.

— Но ведь уже день!

— Я не могу быть без тебя. Ты сделала меня своим пленником.

— Нет, — улыбнулась она, — это ты, дорогой, мой завоеватель.

— Ты считаешь, что я покорил тебя? — спросил Джерваль, заметив возбуждение в ее глазах.

— И ты еще спрашиваешь!

Эдуард сидел один в своем шатре, размышляя о том, стоит ли ему держать здесь аль-Хамила, эмиссара местного вождя, заключившего перемирие с рыцарями-христианами. Ему не терпелось увидеть Элеонору и их малышку Джоан.

Войдя в шатер, аль-Хамил, могучий сарацин с густыми черными бровями, поклонился Эдуарду.

— Что скажешь, аль-Хамил? — спросил Эдуард и указал на табурет. Повернувшись, чтобы взять бокал с вином, Эдуард заметил, как сарацин что-то вытащил. И тут же в плечо Эдуарда вонзился кинжал. Преодолевая боль, принц с яростным криком схватил сарацина за руку.

— Христианская собака! — завопил аль-Хамил, плюнув Эдуарду в лицо. — Для тебя все кончено, кинжал пронзил тебя.

От железной хватки Эдуарда рука сарацина ослабела. Принц ударил его коленом в живот, и аль-Хамил, взревев от боли, рухнул на колени. Острие кинжала уперлось в его горло.

— Спаси, Аллах! — воскликнул он. Эдуард вонзил кинжал в грудь аль-Хамила, и тот упал замертво. Эдуард отпрянул от него. Тотчас в шатер ворвались телохранители. Принц не успел ничего сказать им, почувствовав приступ тошноты. «Но ведь это не более чем укол в руку», — подумал он и упал.

Джерваль и Чандра вошли в шатер. Два врача, склонившись над принцем, рассматривали распухшую рану в плече. Рядом плакала Элеонора. Джерваль попросил удалиться всех, кроме врачей.

— Кинжал отравлен, — сказал Пейн, — врачи не знают, что делать.

Эдуард открыл глаза. Его знобило. Он взглянул на Джефри:

— Ничего нельзя сделать?

— Ваше высочество, это какой-то не известный нам яд. Мы уже очистили рану и сейчас зашьем ее. Но, кроме этого, мы ничего не можем сделать. Остается только молиться Богу.