Он пожал плечами.

— Зачем?

Она пристально смотрела на его строгий профиль.

— Я бы тогда пришла к выводу, что в действительности вы не такой уж равнодушно-беззаботный негодяй, каким хотите казаться.

Его лицо стало непроницаемым, как будто он надел маску. А когда, наконец, Дэймон заговорил, его голос зазвучал с подчеркнутой медлительностью и холодностью.

— Какое теперь значение имеет то, что ты думаешь обо мне, ведь мы больше не помолвлены. А мое повторное предложение руки и сердца ты отвергла.

— Возможно, вы правы. Однако ваша способность сострадать поражает.

Он усмехнулся.

— Моя деятельность не имеет ничего общего с состраданием. Я действовал скорее из злости.

— Почему именно злости?

— Пусть лучше так, чем сентиментально упиваться своим горем. Строительство санатория было моим своеобразным протестом и способом влиять на людские судьбы.

— Вы не смогли спасти своего брата, поэтому решили помочь другим людям. Верно?

— Да.

Элеонора замолчала, размышляя, действительно ли Дэймон смирился со своей бедой. Это вызывало большие сомнения. Она закусила нижнюю губу, представляя себе горе, которое он, должно быть, испытывал, полную опустошенность от потери сначала своего брата, а потом родителей. Он был один-одинешенек, в целом мире. У нее-то, по крайней мере, оставался брат, который ее любил, утешал, постоянное присутствие которого притупляло ощущение боли.

— Мне жаль, что я унесла ваши туфли, — мягко сказала она. — Если вы хотите получить их обратно, то знайте, что я спрятала их в музыкальной комнате за шторами первого окна.

Дэймон догадался, что побудило Элеонору вдруг извиниться перед ним.

— Я не нуждаюсь в твоей жалости, Эль.

— Это не унизительная жалость, а просто проявление элементарного человеческого сочувствия. Я могу только представить себе, что было бы со мной, случись мне потерять Маркуса.

Лицо Дэймона оставалось серьезным и бесстрастным, но за этой суровой маской явно чувствовалась скрытая боль.

— Вам тяжело без Джошуа, да?

Страдание на миг исказило его мужественные черты, но он мгновенно взял себя в руки и прищурил глаза.

— Кажется, ты совсем забыла, где мы, милая, — отрывисто напомнил он. — Несчастная судьба моего брата неподходящая тема для разговора на балу. — И тотчас резко встал. — Тебе следует потанцевать с принцем.

А потом Дэймон ушел. Элеонора провожала его печальным взглядом, испытывая желание последовать за ним и утешить. Она сожалела об этом ненужном разговоре. Разумеется, ему совершенно не хотелось говорить о своем брате, а она невольно задела старую рану, причинив ему боль.

Дэймон, покидая бал, тоже чувствовал себя не в своей тарелке. Он поймал себя на мысли о том, что было бы лучше, если бы он в самом начале прервал эту болезненную тему и уклонился от настойчивых вопросов и замечаний Элеоноры. Весь оставшийся вечер он ощущал, как сжимается сердце от воспоминаний о прошлом, и в очередной раз понял, что заставило его отказаться от женитьбы на Элеоноре — она вызывала в нем слишком сильные чувства, а он больше не хотел ни к кому привязываться.

Дорога домой дала Дэймону возможность немного отвлечься — Отто рассказал ему о том, что нашел следы препарата, предназначенного для очищения желудка, в бокале с пуншем принца Лаззары. Узнав, что его собственные подозрения по поводу принца оказались небезосновательными, Дэймон расстроился еще больше.

Спать совершенно не хотелось, и вместо того чтобы отправиться в спальню, Дэймон пошел в свой кабинет, налил большой бокал бренди и, не зажигая света, устроился в огромном кресле. Быстро пьянея, он подумал, что, кажется, начинается «отпущение грехов», как он называл свой ежегодный ритуальный обряд по случаю смерти брата, который вообще-то должен был начаться на следующей неделе. Сегодня было явно еще рановато.

Вскоре Дэймон почувствовал, что его сознание затуманивается. Он растянулся на диване и закрыл глаза. Настойчивый голос, призывающий проснуться, заставил его очнуться от болезненного забытья.

Вздрогнув, Дэймон постепенно стал понимать, где находится. Нагнувшись в неярком мерцании свечи, над ним стоял слуга, осторожно тряся его за плечи, будто пытаясь отогнать сонный кошмар. Сквозь туман Дэймон ощутил, как сильно колотится его сердце и струится по спине холодный пот.

— Вы кричали, милорд, — тихо сказал Корнби. — Кажется, вам снова приснился кошмар.

Да, конечно. Это была его проблема.

Медленно приподнявшись на кровати, Дэймон небрежно провел рукой по лицу.

— Я что, разбудил весь дом?

— Нет, милорд. Я еще не ушел, поэтому поспешил прямо сюда, когда услышал ваш голос.

— Я же тебя просил не дожидаться меня, Корнби.

— Это неважно, сэр.

Дэймон был совсем не расположен, продолжать спор о гипертрофированном чувстве долга слуги и его желании защищать своего хозяина.

— Спасибо. Ты можешь идти.

Слуга замешкался, и Дэймон довольно резким тоном настойчиво произнес:

— Со мной все в порядке, правда.

На самом деле он прекрасно понимал, что с ним далеко не все в порядке, поскольку даже после ухода дворецкого он никак не мог успокоиться.