Уйти, нужно уйти… Но где взять для этого силы? Как лишить себя последней надежды на счастье?! Нет, конечно, не на полноценное, на него Марина уже давным-давно перестала надеяться, но хотя бы просто быть рядом, просто помогать любимому, облегчать его страдания: 'Андрюшка, милый, я всегда буду рядом, всегда! И у тебя все будет хорошо именно потому, что я всегда буду рядом. Пусть ты и сам не будешь об этом догадываться, пусть — я все равно буду рядом. Только не прогоняй меня, Андрюша, пожалуйста, не прогоняй…'

Время от времени в его доме вновь появлялась Виктория. Больше она никогда не выходила из кабинета Андрея с опухшими от слез глазами. Но каждый раз Марина непременно ловила ее весьма красноречивый жест: выходя из кабинета Потураева, гостья обязательно или застегивала пуговицу, или приглаживала волосы, или одергивала юбку. И этот неизменный жест говорил Марине о многом. Слишком о многом… Иногда она ловила на себе странный взгляд Виктории — не то сочувствующий, не то осуждающий, иногда даже откровенно враждебный. И сама смотрела на нее не менее враждебно.

Потураев больше не просил у нее любви, вернее, какая может быть любовь у Потураева? Во-первых, видать, гордость не позволяла, а во-вторых, отпала надобность, Виктория-то больше не плакала, стало быть, Андрей получал сполна все, для чего ее и приглашал.

Марина корила себя, ругала, не находя оправданий. Господи, да как же у нее язык повернулся сказать ему такое?! Что она его даже и за мужчину-то не считает, и даже жалости к инвалиду не испытывает. Ах как ей хотелось, чтобы ситуация повторилась, уж тогда она не допустила бы ошибки! Она бы бросилась в его объятия. Нет, о своей любви она, конечно же, не стала бы ему говорить, по обыкновению сдержала бы чувства в себе. Зато все остальное… Она подарила бы ему незабываемые ощущения, и, кто знает, быть может, он даже и сам догадался бы об ее истинных чувствах?!

Но Андрей замкнулся… И Марина вновь и вновь механически исполняла обязанности домохозяйки, не в силах нарушить тяжелое молчание.

Нанеся Потураеву очередной визит, Виктория застала его в крайне неприглядном состоянии. Вернее, внешне-то он выглядел, по обыкновению, замечательно — если бы не проклятая инвалидная коляска, его вполне можно было бы назвать, как в старые добрые времена, 'первым парнем на деревне'. А вот душевное его состояние Вику несколько напрягло. Нельзя сказать, что он был как-то по-особенному хмур, зол, раздражен. Нет, таким Виктория неоднократно видела его и раньше. В этот же день Андрей был равнодушен. И именно это ее напугало, потому что Потураев мог быть каким угодно: веселым или злым, хорошим или плохим, откровенным или коварным. Любым. Только не равнодушным. Равнодушный Потураев — мертвый Потураев.

— Андрюшенька, что с тобой? — заботливо спросила она, привычно бросив сумку с образцами на стул у двери.

— Ничего, все нормально, — ответил Андрей, тем самым еще более убедив гостью в своем безнадежно опасном состоянии.

— Ничего не нормально! — возразила она. — Потураев, ты забыл, что я знаю тебя как облупленного? Тебя мама родная так не знает, как я. Говори, что случилось.

— Ничего не случилось, — все с тем же равнодушием ответил Андрей. Виктории же показалось, что он говорил с ней из могилы. — Говорю же — все нормально.

— Андрей, ты меня пугаешь. Я тебя такого не люблю.

Потураев равнодушно дернул плечом:

— Меня никто не любит, я к этому уже привык.

— Андрюша, прекрати со мной так разговаривать! Я психану и уйду, в конце концов!

— Иди. Можно подумать, я тебя звал.

Вика обиделась:

— Потураев, не хами. Я не знаю, что у тебя случилось, но я тебе ничего плохого не сделала. Если хочешь, чтобы я ушла, если никого сейчас не желаешь видеть — так и скажи, я приду позже. А хамить не надо, Андрей, твое хамство не по адресу.

Потураев мрачно откликнулся:

— Извини, — и вновь замолчал.

Виктория подошла к коляске, присела на корточки — никаким другим способом рядом с хозяином дома оказаться было невозможно. Взяла его безвольные руки в свои, пытливо заглянула в глаза:

— Андрюша, поговори со мной. Если ты не поговоришь со мной, ты ни с кем больше не сможешь поговорить. Что, все так плохо?

Потураев наконец очнулся. Вырвал руки из Викиных ладоней и почти выкрикнул ей в лицо:

— Нет, блин, у меня все просто потрясающе здорово! Я инвалид, единственная женщина, которую я желаю, меня не желает категорически, видит во мне только инвалида и работодателя. У нее полноценная семья — здоровый муж, ребенок, а я, инвалид, на хрен никому не нужен! А в остальном у меня все просто потрясающе здорово!!!

Несмотря на откровенную злобу в глазах и голосе собеседника, Вика обрадовалась вспышке гнева: вот это уже настоящий Потураев, живой! А что злится… Не беда, не впервой.

— Ты говорил с ней, да? Это она сказала про полноценную семью? Неужели она могла так сказать: что у нее есть здоровый муж? Неужели она так жестока? Господи, ну надо же, какие бывают бессердечные суки!

— Не смей, — прервал ее стенания Потураев. — Если кто и может ее назвать бессердечной сукой, то только я. Но даже я ее так не называю. И сентенции про здорового мужа принадлежат, скорее, моему воображению, нежели ее языку. Нет, я с ней ни о чем не говорил. Вернее, попытался однажды, да нарвался на весьма откровенный ответ. Она прямо заявила, что я ей нужен сугубо ради денег. Видимо, муж, хоть и здоровый, а нормально прокормить семью не может, козел. Отправляет жену к бывшему любовнику на заработки, а сам, наверное, на диване газетку почитывает. Зато он — здоровый, он — муж! А я, получается, дерьмо собачье. Все, не могу больше, не могу! Сил не осталось! Знаешь, каково это — целыми днями быть рядом с ней и не сметь к ней прикоснуться?! Каждую минуточку ощущать, что она во мне мужика не видит, что я для нее — лишь источник материального благосостояния. Нет, не могу. Хватит с меня! Возможно, с моей стороны подло оставлять ее без работы, особенно с учетом того, что предыдущую работу она бросила из-за меня. Но я ей выплачу хорошее выходное пособие, чтобы ей хватило до того момента, когда найдет другую работу. А там… В конце концов, у нее есть муж. Я просто больше не выдержу. Я терпел, я все надеялся на чудо. А теперь… Понимаешь, Вика, надежда умерла, нету больше надежды, нету…