Но сегодня у нее не было больше сил думать о священном дереве. И Голоса зазвучали вновь, на этот раз, впрочем, не внушая ей тревоги и беспокойства. Напротив – она нуждалась в них: кто, как не они, укажут ей, когда она умрет, верный путь?

– Не тревожься за меня, Тальбо. Я не боюсь умереть.

Они поднялись на стену. Дул, ни на миг не стихая, ледяной ветер, и Тальбо пытался укрыть ее своим плащом. Однако Лони не чувствовала холода. Она глядела на мерцавшие на горизонте огни какого-то города и на видневшиеся по всей равнине, насколько хватал глаз, костры – это стало лагерем войско католиков. Французские солдаты ожидали, какое решение примут осажденные.

Откуда-то снизу донесся звук флейты. Несколько голосов завели песню.

– Солдаты, – сказал Тальбо. – Знают, что могут погибнуть в любую минуту, и потому стремятся, чтобы жизнь была непрекращающимся празднеством.

Лони почувствовала, как ее охватывает неимоверная злоба – злоба на эту самую жизнь. Голоса рассказывали ей: Тальбо повстречает еще многих женщин, у него будут дети; добыча, полученная в разграбленных городах, сделает его богатым человеком. «Но никогда никого не станет он любить так, как тебя, потому что ты навечно останешься частью его», – говорили Голоса.

Обнявшись, Лони и Тальбо смотрели вниз, слушали, как поют внизу, под стеной, солдаты. Лони чувствовала – у этой горы бушевали другие войны, и было это в прошлом – столь отдаленном, что даже Голоса уже не помнили его.

– Мы с тобой – вечны, Тальбо. Голоса сказали мне об этом в те времена, когда я еще могла различать их тела и лица.

Тальбо знал, каким Даром наделена его жена, но она давно уже не обнаруживала его, не заговаривала об этом. Быть может, сейчас она бредит в жару?

– Но несмотря на это, ни одна жизнь не бывает такой же, как другая. И вполне вероятно, что в иных воплощениях мы с тобой никогда больше не встретимся. И мне нужно, чтобы ты знал – я любила тебя всю свою жизнь. Любила еще до того, как увидела. Ты – часть меня.

Я умру. А поскольку завтрашний день годится для смерти ничуть не хуже любого другого, мне хотелось бы умереть вместе со священниками. Я никогда не могла понять, что они думают о мире, а вот они меня понимали. И я хочу сопровождать их в другую жизнь. Думаю, что смогу послужить им хорошим проводником, потому что раньше уже бывала в иных жизнях, в других мирах.

Она произносила эти слова, а сама думала о том, как насмешлива бывает судьба – когда-то она опасалась, что Голоса рано или поздно приведут ее на костер. И что же – костер, пусть и по иной причине, скоро будет ждать ее.

Тальбо смотрел на жену. Глаза ее утратили былой блеск, но она еще сохраняла свое очарование – прежнее, тех времен, когда он впервые увидел ее. Кое о чем он никогда не рассказывал ей – никогда, например, не упоминал тех женщин, что доставались ему как добыча после выигранной битвы или штурмом взятого города, и тех, кого встречал, странствуя по свету, и кто, должно быть, ждал, что в один прекрасный день он вернется. Не рассказывал он этого потому, что был уверен: она и так все знает, знает, но прощает, ибо он – ее великая Любовь, а великая Любовь превыше всего на этом свете.

Но не рассказывал он ей и другого – чего она сама не узнала бы никогда. Не рассказывал, что только благодаря ей, ее нежности, ее веселому нраву в изрядной степени обязан он тем, что вновь обрел смысл жизни. И что ради любви к ней оказывался он не раз на краю света, на краю гибели – ибо и воевал-то, чтобы разбогатеть, купить землю и жить с Лони в довольстве и покое до конца своих дней. Одно лишь огромное доверие к этой хрупкой женщине с гаснущей сейчас душой заставляло его сражаться честно, ибо он знал: после боя он сможет избыть у нее на груди все ужасы войны. Только у нее на груди, сколько бы ни было в мире женщин. Только у нее на груди сможет он смежить глаза и уснуть как невинное дитя.

– Сходи за священником, Тальбо, – услышал он. – Я хочу принять крещение.

Тальбо немного помедлил, ибо знал, что только воины могут выбрать, как им умереть. Но стоявшая перед ним женщина отдавала свою жизнь за любовь – так, может быть, для нее любовь была неведомым ему видом битвы?

Он стал спускаться по ступеням, ведшим со стены. Лони попыталась было сосредоточиться на доносившейся снизу музыке, которая, наверно, делала смерть более легкой. Но Голоса без умолку говорили с ней.

«Каждой женщине дано воспользоваться Четырьмя Кольцами Откровения. Ты покуда воспользовалась лишь одним, и выбор твой оказался неверен», – шептали Голоса.

Лони взглянула на свои пальцы – израненные, с грязными ногтями. Ни на одном из них не было кольца. Она услышала, как Голоса смеются.

«Ты ведь знаешь, что мы имели в виду, – говорили они. – Кольцо девственницы, кольцо праведницы, кольцо мученицы, кольцо ведьмы».

Да, она знала это. Но не могла вспомнить. Она усвоила это давным-давно, в те незапамятные времена, когда люди по-другому одевались и иначе различали мир вокруг себя. И она сама в те времена носила иное имя и говорила на другом языке.