— Да так! — сказал он и со всего размаха больно ударил ее пряжкой незаметно вытащенного из поясных лямок ремня.

Она вскрикнула и обернулась. Ненависть вспыхнула в ее глазах. Навернулись слезы.

— Повернись обратно к стене, — медленно сказал Драмгул.

«А ведь Палач прав, — подумал он. — Сейчас я испытываю к ней почти что нежность».

— Ты... ты..., — задыхалась она от слез.

— Молчать, шлюха, — сказал он. — Если не будешь повиноваться, я раскручу тебя на двадцать лет. Ты выйдешь старухой из моего заведения, и тогда тобой побрезгуют даже бродяги, которые ночуют под мостом.

Глотая слезы, она снова повернулась к стене.

Он стал ее сечь, с наслаждением разглядывая все новые и новые красные полосы на ее худеньком теле.

«Жалко, что нельзя до крови, — подумал он. — Да и нечем. А хотя нет, вон, можно и...»

Он посмотрел на торшер, бросил свой ремень, подошел и оборвал провод. Медные острые концы выступили из разорванной пластмассовой оплетки. Розалина с ужасом смотрела, как он наматывает другой конец провода на кисть правой руки.

— Тебе осталось потерпеть еще чуть-чуть, — улыбаясь, проговорил он. — Я чуть-чуть пущу тебе кровку и успокоюсь, ну не дрожи же так. Многие говорят, что в боли есть свое наслаждение.

— Нет! Нет! — закричала она и бросилась к двери. Драмгул грубо схватил ее за руку и швырнул на кровать. Потом он стал сечь медным проводом это беззащитное обнаженное, вздрагивающее под каждым его ударом узкое, скорчившееся тело. Наконец, когда тоненькие струйки крови стали уже пересекаться, образуя широкие полосы, он отбросил провод и, быстро раздевшись, набросился на окровавленную девушку и через несколько минут отвалился от нее, как насосавшийся клоп, обессиленно и сладострастно мыча.

Приняв душ и одевшись, он достал из бокового кармана двести долларов и бросил их на ковер.

— Это тебе на примочки, — сказал он. — И смотри, не вздумай проболтаться кому.

Он хотел было уже выйти, но вдруг снова оглянулся на лежащую с застывшим выражением ужаса на лице Розалину.

— Простыни сними и вынеси так, чтобы никто не видел, и выброси их. Я заплачу.

Розалина, казалось, не слышала его слов.

— Я ясно говорю или нет?! — спросил он.

— Да, — тихо сказала ока, покачав головой. Спускаясь по лестнице, он напевал, чувствуя себя в настроении и даже слегка помолодевшим.

— Как хорошо, как свеже вы выглядите, — сказала ему улыбаясь, хозяйка.

— Мерси, — ответил, также улыбаясь, он.

— Как там Розалина? Она продемонстрировала что-нибудь новенькое?

— М-да, — сказал он. — Пусть даже сегодня отдохнет. Он достал портмоне и вынул еще одну стодолларовую бумажку.

— Это вам за сочувствие к Розалине и за белье, — сказал он, внимательно поглядев в двоящиеся от лживости хозяйкины глаза.

Она молча поклонилась и подала ему пальто. Через час он снова был в своем кабинете и принимал вечерний рапорт капитана Майснера.

И вот желанный день настал. Отремонтированный и покрашенный «форд» как новенький стоял посреди маневровой площадки гаража. А вся четверка — Фрэнк, Здоровяк, Джон и Даллас сидели за импровизированным столиком из двух пустых бочек, покрытых куском плексигласа, на котором была разложена нехитрая тюремная снедь. Даллас, пользуясь своими многочисленными связями, достал даже несколько бутылок вина и пару — виски. Порезав сыр, колбасу и хлеб, они разделили спиртное по стаканчикам. Даллас взял на себя роль тамады. Он поднялся и, засмеявшись своим скользким развязным смехом, сказал:

— Я предлагаю старинный тюремный тост.

— Давай, давай, — засмеялся и, подбадривая его, Джон.

— Молчи, — сказал Здоровяк. Фрэнк молча улыбался.

— Когда мы трезвые, — начал Даллас, — мы работаем, думаем и беспокоимся, а когда мы пьяные, мы играем в карты, веселимся и развлекаемся. Но когда придет наш черед, я надеюсь, нас положат в гроб жопой кверху, чтобы начальник тюрьмы смог наконец нас поцеловать.

Все дружно захохотали. Здоровяк хлопнул Далласа по заднице, так что виски из его стаканчика чуть не выплеснулось на стол. Они чокнулись и выпили. Потом налили еще.

— Я тоже хочу сказать, — поднялся Здоровяк. — Когда я откинул брезент и показал эту штуку, — он показал через плечо большим пальцем на автомобиль. — Фрэнку, то не думал, что моя крошка ему так понравится. Я даже, помню, сказал ему: дохлый номер, Фрэнк. Потому что никто, кто бы за нее не брался, не мог починить. А Фрэнк смог. Давайте выпьем за Фрэнка!

— За Фрэнка! — поднял стаканчик Джон.

Даллас закричал: — Ура Фрэнку!

Леоне скромно улыбался. Они снова чокнулись и снова выпили.