Мы в самом деле прибрались. Сняли, кстати, лишние книги с полки, чтобы не вызывать лишних вопросов, а потом Оля, подмигнув нам, встревоженно позвала:

Василий!

Ну чего? — Мы услышали, как он спрыгнул с кровати.

Ты никуда не уходил? — в голосе Оли было столько тревоги, что я подумал: может, ей лучше стать не балериной, а драматической актрисой?

Вот еще! Куда ж тут пойдешь?

А где картина, Вася? — трагическим шепотом спросила Оля и трагическим жестом отбросила на мольберте холст.

Вася вытаращил глаза. Подошел поближе. Потрогал пустое место. Повернулся к нам.

— Сперли! — выдохнул он. — Вот беда-то! И вдруг лицо его озарила широкая улыбка.

Он хлопнул себя по коленям, захохотал:

Во здорово! Уйду теперь отсюда. Опух от бессонницы.

Да нет, Вася, — вздохнула вся «почерневшая» от горя Ольга. — Так просто теперь отсюда ты не уйдешь.

Сказанула! — хихикнул Вася.

Сказанула, — повторил я ледяным голосом, в котором все-таки ощущались сочувственные тона. — Сказанула… Эта картина, Вася, стоит миллион баксов.

— Иди ты! — выдохнул он. — Может, поищем? Завалилась куда? Я сейчас Абрека покличу. Он нюхастый. Враз найдет.

Мы переглянулись, пожали плечами, начали ленивые безнадежные поиски.

Дядь Вась, — добавил ему еще и Алешка, — а может, это вы ее сперли? Тогда делиться с нами надо.

Что ты! — Вася замахал обеими руками. — Что ты! — И вообще, он сейчас во всей своей боевой амуниции выглядел довольно жалко. Но жалко его не было — не спи, Вася, на посту. Раз уж его тебе доверили.

Но женское сердце отходчиво. Оно не может долго сердиться,

Оля стала перебирать книги на полке и радостно вскрикнула:

Вот она! Среди книг. Это, наверное, Бонифаций ее спрятал на всякий случай.

Ничего подобного, — сказал я. Мужское сердце не такое отходчивое. — Это какие-то жулики сделали. Посетители. Чтобы потом удобнее спереть. Повезло вам, Вася.

От всех этих потрясений, я думаю, теперь Вася будет всю жизнь маяться бессонницей.

Мы снова укрепили картину на мольберте, отошли немного, полюбовались.

А ничего набросочек, — похвалил Алешка. — Что-то в нем есть.

Неужели, Леш, ты по памяти делал копию? — восхитилась Ольга. — Какой у тебя верный глаз.

И верное сердце, добавил бы я.

Алешка кивнул без всякого зазнайства.

И мой портрет можешь сделать?

Запросто! — Алешка вскинул фотоаппарат, щелкнул. Вынул снимок, показал Ольге. — Только я тебе его не отдам, он мне будет нужен.

Зачем? — испугался я. — Сделаешь шарж для нашей доски?

В свое время узнаешь, — взрослым тоном проговорил Алешка.

Пошли к нам, — сказала Ольга. — Бабушка, наверное, пришла уже.

— «Такто» попьем, — обрадовался Алешка. Мы дружески простились со все еще бледным Васей и пошли к Ольге.

Да, прошло всего несколько дней с той поры, когда мы пили вечером чай в саду, на открытом воздухе. А сегодня уже и на терраске было холодно. И мы зашли в дом.

Внутри он был не хуже, чем снаружи. Настоящая изба. С большой печью, разрисованной большими цветами, с деревянным крашеным полом, с широкими подоконниками, на которых тоже были цветы — настоящие, цветущие. Им, судя по всему, не грозила засуха. Но больше всего нам понравились старые ходики, сделанные в виде деревянного домика. Они висели в простенке между окон, домовито постукивали, и время от времени из верхнего их окошка выскакивала птичка и сообщала точное московское время.

На деревянном столе из толстых строганных досок стоял кувшин с молоком и большая глиняная миска, накрытая полотенцем в красных петухах.

Оля достала из шкафчика глиняные кружки и налила всем молока. Сняла с миски полотенце — там горкой лежали пышные румяные лепешки.

Угощайтесь, Оболенские. — Оля пригласила нас к столу.

Ого! — сказал Алешка. — На три дня напекли.

Можно подумать. А то я тебя не знаю. Насчет лепешек.

Однако за столом мы просидели не очень долго. Не успел Алешка добраться до дна миски, как прибежала бабушка Света:

— Ой! Чтой-то деется! Ваське, охраннику, кажись, плохо! На заборе висит.

Мы разом вскочили и бросились к дверям. Алешка, правда, на ходу обернулся, притормозил и, дав задний ход, выхватил из миски пару лепешек и сунул одну в карман, а другую в рот. Так и бежал к музею с зажатой в зубах лепешкой. Фильм ужасов!

…Вася в самом деле висел на заборе. Навалился грудью на штакетник с закрытыми глазами. В доме глухо и злобно лаял Абрек.

Я задрал Васе голову, потряс ее. Она каталась в моих руках, как кочан капусты. Он чуть приоткрыл глаза, чуть попытался что-то пробормотать. Но мы не поняли ни слова. Да это и не слова были — одно жалобное мычание. Не человек, а теленок.