Шрифт:
Он явно предполагал, что она вновь вернется сюда, под отцовское крыло, и каждый день она жила ожиданием весточки от него, и даже после того, как надежды рухнули, она все еще продолжала ждать, изнуряя себя беспрестанными вопросами. А любила ли она его на самом деле? А не стало ли ее замужество, эти часы неистовой страсти, всего лишь бегством от ее жизни в гостинице? Не было ли это всего лишь случайностью или попыткой завладеть тем, что ей никогда не принадлежало и с чем она все равно никогда бы не смогла жить и выстроить собственное будущее?
Мэри вновь взглянула на несессер. Вернувшись из часовни, она уже заглядывала в него в поисках тех самых «бумаг», о которых говорил ей Хоуп. Однако тогда она не нашла в нем ничего, кроме немногочисленных деловых писем и нескольких набросков, касавшихся его путешествия. Теперь же она вытащила из несессера все, решив до блеска отчистить каждую вещицу.
Вычищая сам чемоданчик, она нечаянно надавила на какие-то точки и вдруг обнаружила, что у несессера имеется искусно скрытое двойное дно.
В потайном ящичке оказались письма, которые Мэри принялась читать.
Закончив чтение, она зарыдала в полный голос, не в силах превозмочь снедавшую ее боль. Рыдания ее, точно стоны смертельно раненного животного, разносились над тихой деревушкой. В ту минуту Мэри было все равно, что скажут люди. А люди решили, что это, должно быть, лиса попала в железные челюсти капкана, поставленного в Бертнесском лесу.
«Кесвикский самозванец»
Тридцать лет спустя Томас Де Куинси будет вспоминать: «Непомерное негодование охватывало Колрид-жа, стоило ему лишь вспомнить об этих письмах». После того как Мэри обнаружила злосчастные письма, Колридж писал: «Никакие письма не способны раскрыть все низости, которые совершил этот ужасный представитель рода людского, обрушив страдания на голову одного из самых прекрасных созданий, когда-либо рожденных человечеством».
Во второй из двух статей, озаглавленных «Кесвикский самозванец», опубликованной в «Морнинг пост» от 31 декабря 1802 года, он говорит:
Трудно представить, какой непоколебимой симпатией прониклись к его дальнейшей судьбе почти все слои общества в Кесвике и с каким негодованием они говорили о джентльмене, который предпринял столь благоразумные и решительные меры, дабы вывести самозванца на чистую воду. Правда же заключается в том, что добрые люди Озерного края столь же мало слышали, и имеют столь же малое представление о существовании в мире подобных злодеев, как, например, о тирании Тиберия.
На следующее утро после того, как обнаружились тайные письма, Мэри в поисках уединения ускользнула из дому. Ее родители, напуганные возможными последствиями всего того, что они знали, и боявшиеся, что дело может обернуться куда хуже, прекрасно слышали, как она уходила, однако даже не попытались выяснить, куда она отправилась.
Погода начала портиться, от влажной земли так и веяло холодом. Мэри, забывшая надеть свой старый плащ, мерзла, и только торопливый шаг давал ей возможность немного согреться. Но как только она взобралась на холм, пробравшись к тайному водоему, и опустилась на его каменный край, холод стал нестерпимым. Однако физическое страдание облегчило Мэри душевные муки, и она не торопилась избавиться от него.
Ни на один из тех вопросов, терзавших ее, не находилось ясных ответов: что ей теперь делать? Должна ли она положить всему этому конец? Как она теперь может верить во что-либо или кому-либо? Ее мысли витали далеко, в то время как тело жило собственной жизнью. Сгорбившись, она продолжала сидеть на холодных камнях, обняв руками колени. И чем дольше она оставалась в своей неподвижности, тем больше разрастались страхи в ее душе и тем глубже проникала тьма в ее сердце. Она обязана поверить во все, что успела прочитать в его письмах, но она не намеревалась мириться с подобным. Несмотря на всю страсть и любовь, которые Мэри по-прежнему испытывала к собственному мужу, она жаждала поскорее вырвать его навсегда из своего сердца.
Мэри вдруг подумала, что для всех будет гораздо легче, если она сейчас нырнет в эту ледяную купель, и пусть вода, сомкнувшись над ней, заберет ее без остатка. Однако девушка прекрасно понимала, что такая мысль греховна.
И все же, вновь и вновь говорила она себе, такой исход принесет освобождение, положит конец позору. Пусть это случится. Холод завладел ею, и девушка все больше погружалась в безразличие.
Теперь она уже больше не найдет покоя в долине, бывшей ее родным домом. Для нее больше не существовало аккуратно расчерченных полей, тропинок, озер, холмов, горстки домиков. Погрузившись в уединенную неподвижность, она стала воспринимать долину как нечто и чуждое и далекое.
Мэри чувствовала, как сознание ее начинает медленно уплывать. То ей виделось, будто бы Хоуп верхом скачет прямо к ней, то она представляла себя маленькой девочкой, и она шла рядом со своим отцом, который гнал отару овец на склоны холмов, то мелькал мистер Фентон при свете свечи, Том, румяный точно яблочко, жаркий камин в гостиной «Рыбки», и огонь в ее груди пылал с таким же неистовством, как и сухие дрова в морозный, зимний вечер, и огонь этот вызывал боль в руках и ногах, обжигая и опаляя язык, пока она наконец не выплюнула его.