— Пора! — согласился Дмитрий.

Первым делом отвели воду из рва. Два дня метали в город камни, землю, бревна. В нескольких местах засыпали ров доверху. На четвертый день ударили шереширами. Огненные хвосты опоясали небо. Загорелись стены, башни, поползли пожары в разных концах города. Поднялись к верхней стрельнице башни тверские бояре, торговые гости и владыка тверской Ефимий.

— Шли послов, князь! Город не удержать!

Михаил спросил владыку:

— Что хочет Дмитрий?

Владыка ответил:

— То неведомо!

— Поди и узнай! — молвил князь.

— Нет, князь! — твердо ответил Ефимий.— Принимал ярлык на великое княжение владимирское, не спросил меня! И не мне спрашивать, чего от тебя хочет Дмитрий! Иди сам!

Михаил взглянул на бояр. С ними хаживал разорять московские волости, их обрадовал Некомат ярлыком от Мамая. Ныне безрадостны, молчаливы, хмуры, обступили полкругом, теснятся в башне. Так-то вот и кучковичи обступили однажды Андрея Боголюбского.

Михаил осторожно спросил:

— Кто пойдет к Дмитрию?

— Тебе, князь, одному идти! — раздался голос боярина. Не разглядеть в темноте говорившего.

— Голову мою отдаете?

— Твоя голова,— ответил за бояр владыка,— не Тверь! Многие князья княжили в Твери, князей тех нет, а Тверь стоит. Дед твой потому и причислен к лику святых, что прозакладывал голову за Тверь.

— Я не хочу быть святым! Не святой я, а воитель!

— Нет у тебя силы бороться с Москвой! Покорись! — настаивал владыка.

Бояре сдвигались полукругом.

На башне над Тмахскими воротами затрубили трубы, взошел владыка на край башни и водрузил крест. Его фигура то пропадала в черной мгле, то вновь возникала, когда ветер рассеивал дым. Трубам с башни ответили трубы в московском стане. В городе ударили колокола. Над острогом против Тмахских ворот воздвиг крест митрополит Алексей. Из Тмахских ворот вышел князь Михаил. Один. Ратники пропустили князя к кресту. Михаил опустился на колено, митрополит осенил его крестным знамением.

— Еще раз отдаюсь, отче, под твою руку! — молвил Михаил.— Обиду забываю, не обидь вдругорядь!

— Не тебе, князь, обиды поминать! С чего начато, к тому приведено! А крови и слез пролито?

Михаил не отвечал. Побит. Голова поникла. Что на силу ответишь, когда нет своей силы.

— Готов ли к смирению, сын мой? — спросил митрополит.— По твоему слову все решится! Без тебя город по моему слову откроет ворота.

— Откроет! — согласился Михаил.

— В смирении оставаться тебе удельным князем, не в смирении — приговорено дать тебе путь чист изгоем!

— Дмитрий требует моей головы? — спросил Михаил.

— То ложь, князь! То льстивые речи переметчика Ивана Вельяминова. Руси нужна твоя голова! Но покорная велению божьему и государеву.

Михаил не вытерпел.

— Кто ж государь?

— Государь тот, кто могуч среди равных. То установлено от века, и не тебе оспорить, князь! Быть тебе братом молодшим Дмитрию Ивановичу, великому князю всея Руси.

— Жестоки твои слова, отче!

— Не по словам дела сделаны, а слова по делам произнесены! Готов ли?

— Сердцем не готов, разумом деваться некуда!

— Разум не помутился бы! Идем!

Новгородцы столпились у холма возле Дмитрия Ивановича. Памятливы на обиды. Кричали Дмитрию:

— Босым! Пусть босым стоит перед тобой и перед нами, как стояли наши тысяцкие перед князем Симеоном.

Дмитрий однажды ожегся, ведал, что сам ожесточил Михаила. Не надо было хватать его в Москве и сажать на Гавшин двор. Михаил тож Всеволодово племя. Босым заставить, так лучше убить, а убивать зачем же, не для того собрана сила всей Руси, а чтобы и он, поверженный, встал в один ряд перед супостатом, более сильным и страшным.

Босым не заставил, но с коня навстречу не сошел. Пришлось великому князю тверскому подойти к стремени князя московского. Означал сей знак, что признает себя великий князь тверской молодшим братом великого князя московского. Суздаль, потом Рязань, ныне и Тверь. Простерла Москва руки на их плечи.

— Ты пришел, Дмитрий, на Тверь, скажи, чего желаешь? — выдавил из себя Михаил.

— Скажи ты, тверской князь, перед съездом Всех князей, чего ты желаешь? — возвысил голос Дмитрий.

— Признаю себя братом молодшим, отдаюсь по всей твоей воле!