Матвей Иванович подыграл:

–  А умеешь ли ты править? Пойдем покажу, как это делается.

Он прихватил оселок, и они вышли.

–  Ты что нос повесил? Случилось что?

–  Случилось, - вздохнул парнишка и рассказал, в какое положение он попал из-за своей неразумности.

–  У, гребена ниченка, серьезное дело. Не пойму, однако, что ты нашел, наган или пистолет?

–  Да наган! Но я его не буду отдавать! Ни за что! Я его в лесу спрятал.

–  Так убьют же тебя, Гриша.

–  Я знаю… Может, в лес уйти партизан поискать?

–  Тогда твоих расстреляют.

–  И я всех немцев перестреляю! Собачника в первую очередь. Приведу партизан, и мы тут такое устроим…

–  Пустое, надо о деле думать, - прервал бригадир.
– Вы когда за клюквой ходили?

–  Да я и не помню. В конце марта или в начале апреля.

–  Гм, три месяца назад ты нашел этот наган, а с тебя спрашивают сейчас! Значит, отдавать придется, не отвяжутся!

–  Нет! Нет! Мой он!!

Гришка в отчаянии схватился за голову, и слезы брызнули из глаз.

–  Да погоди убиваться! Ты вот что, ты пистолет им отдашь!

Гришка ошалело уставился на бригадира:

–  А где я его возьму?

–  Ну-ну, еще скажешь, что ты на Алешкином гумне ни разу не бывал, сгоревших пистолетов и другого оружия там не видел? Выбери пару получше и приходи в овраг, а я туда керосинчик принесу. Почистим, смажем и…

Ну и Матвей Иванович! Ну и… Дослушивать бригадира Гришка не стал, мигом слетал в гумно, прихватил там три пистолета и быстренько назад. Из них кое-как собрали один, очистили от ржавчины и окалины, керосином протерли, попробовали, как работает, и приуныли - перекалившаяся пружина еле возвращала затвор на место. Другие были не лучше. Из такого пистолета не выстрелишь, а Гошка слышал выстрел.

Сильные, жилистые руки бригадира с треском ломали подвернувшуюся на глаза палку. Капельки пота стекали по носу и падали на землю. Молчал он долго, потом изрезанное резкими морщинами длинное лицо Матвея Ивановича разгладилось, будто кто провел по нему утюгом:

–  Давай так сделаем: просуши пистолет на солнышке, чтобы керосином не пах, отдай «моим» немцам - они здесь недавно и не знают, что у нас такого добра навалом, - а у них попроси бумажку, пусть напишут, что ты сдал пистолет. Завтра ее Собачнику и сунешь.

Бригадир ушел, а Гришка совсем пал духом: «квартиранты» дяди Матвея могут не дать нужной бумажки, тогда Собачника и его немцев придется вести к ним, и все раскроется. Дострелялся! Еще раз протер насухо пистолет, поелозил его о траву, чтобы лесным духом пропитался, и поплелся в полуземлянку. Матвея Ивановича, как и договаривались, дома не было. Гришка к немцам:

–  Вот пистоль нашел! Лес, лес нашел, - заговорил, коверкая русские слова на немецкий лад и протягивая на вытянутых руках свою «находку».

Один поднялся, прихватил патрон и пошел на улицу Гришка за ним, с надеждой на несбыточное - вдруг пружина зацепится за что-нибудь, потом сорвется, и пистолет выстрелит. Чуда не случилось. Солдат вернулся обратно, швырнул пистолет в угол и повернулся к нему - чего тебе?

–  Мне папир, папир надо, что сдал пистоль. Иванов моя фамилия. Ива-нов, - выговорил по слогам и показал на ладошке, что написать надо.

Немец озадаченно поморгал и расхохотался:

–  О, какой хитрый кнабе! О-о-о! Малшик Иван хочет иметь документ?

–  Да, да, - закивал головой парнишка, радуясь, что его поняли.

Немец хмыкнул, однако подошел к столу, нацарапал там что-то и протянул маленький листик Гришке. Он схватил бумажку, сказал спасибо и показал солдатам спину.

–  Штейн! Хенде хох!
– остановил его грозный окрик… Парнишка оглянулся и не узнал своего спасителя, а тот рычал еще свирепее:

–  Ко мне, Иван. Шнель!

Гришка подошел к столу, а немец, тараща злые глаза, запустил руку в железную банку, пошелестел там чем-то и жестом фокусника вытащил конфету в красивой золотой обертке!

Парнишка невольно отступил на шаг, вид у него был такой, что солдаты схватились за животы, показывая пальцами то на него, то на «фокусника».

–  Презент!
– сказал немец, вкладывая конфету в негнущуюся руку Гришки.
– Я шутиль - надо смешить друзья. Ком.

Гришка выскочил на улицу. Вслед ему раздались новые взрывы хохота. А его радость, вспыхнувшая было при одном виде полученной бумажки, померкла, - может, показавшийся ему таким добрым немец и с ней какой-нибудь трюк устроил? Домой вернулся смущенным и растерянным. Мать ждала на улице: