Забухало в груди сердце, перехватило дыхание. Делая вид, что расстегивает ремень и отходит по нужде, пошел от костра. Присел в кустиках, убедился, что все спокойно, и, сдерживая ноги, пошел дальше. Надеялся, что у костра просидят долго, но там что-то случилось, стали расходиться по местам.

Напарник стоял с двуручной пилой и крутил шеей. К нему подбежал Одноглазый, стал что-то спрашивать. Парень развел руками. Немец ударил его прикладом, выстрелил вверх. Пока не поздно, надо было возвращаться, но он ушел далеко, Одноглазый догадается зачем, и если не пристрелит, то забьет насмерть. Ну уж - нет! Что-то взорвалось в парне, наполнило тело силой, и он, не чувствуя под собой ног, понесся от Одноглазого и от его винтовки.

Беглеца увидели. Закричали. Почти одновременно раздалось несколько выстрелов.

Одноглазый гнался первым, но он останавливался, чтобы вернее прицелиться, - Гришка за это время отрывался от него. Он был легче немца, меньше проваливался в снег. И бежал быстрее. Он спасал свою жизнь. Одноглазый всего-навсего нес службу.

Выстрелы стали раздаваться все реже и наконец смолкли. Он не остановился, перед деревней Ночково свернул к Холынье, рекой двинулся к Полисти, удивляясь, что без передышки пробежал столько, ни разу у него не сбилось дыхание и что не подстрелил его Одноглазый. Но это, поди, потому, что бежал не прямо, как псковский парень, а петляя, бросаясь из стороны в сторону.

Домой сразу идти не решился. В стоге сена дождался темноты и, крадучись, стараясь, чтоб не скрипнул под ногами снег, пошел к себе. Радостно заржал Мальчик. Узнал! Это было до того неожиданно, что свернул к коню. В распахнутую дверь высунулась голова Мальчика, и Гришке показалось, что конь улыбается, обнажив длинные верхние зубы.

К своим зашел с ощущением сознания своей живучести и необыкновенного везения:

–  Здравствуйте, вот и я!

Все ахнули, заулыбались.

–  Глиша плишел! Глиша!
– закричала Люся и бросилась на руки.

Он подхватил ее, закружил и сразу забыл о всех своих невзгодах, но мать - умеют же взрослые портить настроение в самую неподходящую минуту, - разглядев грязную, по пояс в сосульках одежду сына, ахнула:

–  Неужто сбежал? Сбежал, паршивец! А о том не подумал, что тебя завтра же и отыщут? Ох, горе ты мое луковое, что наделал-то опять?

От этого ушата холодной воды Гришка съежился и растерянно пробормотал:

–  Не бойся, мама, я у вас жить не стану.

Мать посмотрела на него, как на маленького и неразумного:

–  Вот тебе и на! А где же? Не лето на дворе, в лесу не спрячешься.

–  Землянок пустых много, в какой-нибудь схоронюсь.

–  Смотри, как бы тебя немцы не схоронили.

Мать кричала, ругалась, но радости скрыть не могла. Бранясь, успела обдумать, что делать и как спасти непутевого сына от новой беды: девчонок предупредила, чтоб о появлении Гришки рта не раскрывали, ему приказала носа за дверь не высовывать, задула горевшую лучинку и ушла.

Вернулась скоро, собрала чистое белье, вытолкнула сына на улицу, там рассказала, что делать дальше.

–  Нашла тебе баньку с горячей водой. Вымоешься и пойдешь к Варуше и Тимофею. Прискачут за тобой, так пошлю Настю предупредить. Убежишь в лес.

На другой день охранники в деревне не появились. На следующий - тоже. Гришка выждал еще день, а вечером, притаившись в огороде - староста жил недалеко от дяди Тимофея и его жены Варуши, - выждал, когда Кокорин возвращался домой, и шагнул навстречу.

–  Вернулся?
– удивился тот.

–  Сбежал, как приказывали, - напомнил Гришка Кокорину о последнем разговоре и рассказал, как все ловко у него получилось.

–  Три дня, значит, прошло? А меня о тебе не спрашивали, - староста помолчал, что-то обдумывая, и заговорил веселее: - Знаешь почему? Не ищут! Им выгоднее объявить, что ты убит при попытке к бегству. Никаких хлопот, вместо нагоняя - благодарность, лагерникам - наука. Поскрывайся пару дней и объявляйся.

–  А паспорт?
– напряженно спросил беглец.

–  Будет. Матери о нашем уговоре ничего не говорил?

–  Не маленький - соображаю.

–  Угу, почти подпольщик, - усмехнулся Кокорин и предупредил: - Идет кто-то - сгинь.

Гришка просидел в «подполье» до конца срока работ в лагере и вернулся домой. Это никого не удивило - в деревне привыкли, что люди уходили на работы и возвращались. Вот и он появился. Что тут особенного? Это бы и хорошо, а вот рассказать о том, как он убегал от немцев, как они стреляли по нему и не попали, никому не пришлось. На языке не раз вертелось, однако устоял.

12. Новое изгнание

Длинный день начала июня только заявлял о себе чуть поднявшимся над землей солнцем, как мать ухватила Гришку за плечи и стянула с нар. Вырванный из беспробудного сна, еще не расставшись с ним, он едва различал ее заполошный крик, но слова «облава», «немцы» дошли до сознания и заставили вскочить на ноги. Выбежал во двор в исподнем, увидел охватывающую деревню широким полукругом цепь солдат и, пригибаясь, съеживаясь, точно под пулями, побежал в овраг, соображая, куда лучше спрятаться, заметили фрицы его бегство или нет? В брошенную землянку? Ага, заберись туда, а они прочешут ее из автомата или гранату швырнут, как зимой, когда Матвея Ивановича в руку ранили. Лучше на черемуху залезть - с нее все видно будет. Пойдут в овраг - можно и убежать. Высоко не стал забираться, устроился в непроглядной листве.