Я подпрыгнула на стуле.

— Правильно! Его так зовут! Ну как я не сообразила раньше?

Хозяйка вскинула брови:

— Чего?

— Вы совершенно верно заметили. Как поступает воспитанный человек, завязывая знакомство? — спросила я.

— Не понимаю, — растерялась Надежда.

Я воодушевилась.

— Все очень просто. Если я скажу вам: «Добрый день, меня зовут Даша», — что вы ответите?

— Очень приятно, я Надежда Петровна, — откликнулась хозяйка.

— Верно, — обрадовалась я, — а теперь слушайте. Олежек, я Даша!

— Сто двадцать четыре, семьдесят восемь, двести, — не переставая рисовать, сообщил мальчик.

— Вы попробуйте, — приказала я, — скажите ему свое имя.

— Олег, я Надежда Петровна, — устало произнесла старуха.

— Сто двадцать четыре, семьдесят восемь, двести, — ровным голосом повторил подросток.

— Хочешь сказать, что он так представляется? — поразилась старуха.

— Точно, — кивнула я, — Олег нас понимает и вступает в контакт.

— С трудом могу себе представить родителей, которые указали в метрике ребенка набор цифр, — поежилась Надежда Петровна, — идиотов, конечно, на свете много, но есть же предел тупости.

— В документе у мальчика, очевидно, стоит Олег Анатольевич, — заявила я, — с большой долей вероятности, он Калинин, но мать могла дать ему и свою фамилию. Это, так сказать, на нашем языке, а в понимании ребенка он сто двадцать четыре, семьдесят восемь, двести.

— С ума сойти, — ахнула Надя.

Я решила ее игнорировать и вновь спросила подростка:

— Хочешь, я буду обращаться к тебе как к взрослому человеку — Олег Анатольевич Калинин?

Паренек внезапно закрыл лицо руками.

— Синий, синий, синий!

— Похоже, ему не нравится, — проявила интерес к моим экспериментам старуха.

Я заглянула мальчику в глаза.

— Не хочу тебя расстраивать, подскажи, как лучше к тебе обращаться?

— Сто двадцать четыре, семьдесят восемь, двести, — без задержки сообщил аутист.

— Отлично, — обрадовалась я, — тебя мама так называет?

Неожиданно мальчик отложил карандаш и сказал:

— Девять.

Я пришла в восторг.

— Девять! Очень красиво! Это мое любимое число! Девять!

— Красный, — вдруг прибавил новое слово Олег.

— С собакой и то быстрее договоришься, — вздохнула Надежда.

Мальчик вцепился в карандаш и, быстро водя им по бумаге, забубнил:

— Синий, синий, синий!

— Ишь, не нравится! — рассердилась Надежда Петровна.

— Да погодите вы, — отмахнулась я от нее. — Ответь, пожалуйста, Олег Анатольевич красный?

— Синий, синий, синий!

— А сто двадцать четыре, семьдесят восемь, двести кто?

Паренек положил голову на рисунок.

— Белый, — сдавленно произнес он.

— Может, красный? — осведомилась я. — Синий плохой, красный хороший, а ты замечательный мальчик, следовательно, красный.

— Белый, — не согласился подросток, — белый.

— А твой папа, он какого цвета? — я продолжила поиски в дремучем лесу.

— Синий, — затрясся Олег, — синий. Красный, красный.

— Вот и договорились, — каркнула Надежда, — отец у него такой плохой, что жуть какой хороший.

Я разозлилась:

— Вы хотите вернуть мальчика его матери?

— Конечно, — залопотала Надя, — зачем мне идиот в квартире?

— Тогда не мешайте, сидите тихо, — велела я, — у нас наметился прогресс. Девять, а что ты скажешь о своей маме?

— Красный, — выпалил Олег, — красный, красный!

— Мама замечательная, а папа порой плохой, порой хороший, — резюмировала я. — Попробую заехать с другой стороны. Где его вещи? — спросила я у старухи.

— Так все на нем, — пожала плечами Надя, — джинсы, рубашка и носки. Про белье ничего не скажу, он штанов не снимает, в брюках на диван ложился.

— При мальчике не было сумки?

— Нет, — замотала она головой.

Я встала и пошла в прихожую.

— Вот его пуховик, — пояснила идущая следом Надя, — шапка и ботинки.

Я внимательно изучила теплую куртку, она была новой, в карманах ничего не нашлось, и, самое интересное, с вещи срезали ярлык с указанием фирмы-изготовителя. Шапка и обувь тоже выглядели купленными вчера и не имели никаких опознавательных знаков. Единственное, что удалось выяснить, — размер ноги у Олега маленький, тридцать шестой, но если учесть, что он мальчик хрупкий, тонкокостный, то это неудивительно. Настораживало другое: зачем так старательно обезличивать гардероб?