— Так он идиот или нет? — в который раз задалась вопросом Надежда Петровна.

— Считайте мальчика эскимосом, — отмахнулась я. — Переводчика мы не нашли, вот и пытаемся договориться на пальцах.

— У нас на рынке стоит Сяо Мяо, — вздохнула Надежда, — не знаю, так ли его на самом деле зовут, все Сяо Мяо кличут, но только с продавцом даже поторговаться можно. Он ни бельмеса не знает по-русски, я ни слова по-китайски, а его понимаю. С Олегом все не так.

— Ладно, считайте, что он эскимос с Марса, у нас с ним нет ничего общего, — буркнула я и попросила: — Покажите Олегу содержимое холодильника.

Едва Надежда Петровна распахнула дверцу, как паренек указал на упаковку творога.

— Одиннадцать.

— Одна проблема решена! — возликовала я. — Дайте ему поесть.

Надежда помрачнела.

— Я живу на пенсию, считаю копейки, выкручиваюсь ужом из нищеты. Дорогие продукты позволяю себе редко, этот творожок беру раз в месяц!

Я сбегала в прихожую, достала из сумки деньги, протянула Наде и спросила:

— Этого хватит? Теперь можно угостить Олега?

— Не вопрос, — обрадовалась «щедрая» старуха, — пусть лакомится.

Я открыла упаковку и поставила ее на стол.

— Приятного аппетита.

— Одиннадцать, — произнес Олег, хватая ложку.

— Почему он так еду называет? — удивилась Надежда Петровна.

Я повертела в руках крышечку из фольги.

— Можно лишь догадываться. Хотя… раз, два, три… Понятно. Видите, тут нарисованы ягодки, их ровно одиннадцать. Для Олега очень важны цифры и цвета.

— Пить, — прозвучало от стола.

— Заговорил, — всплеснула руками старушка, — немедленно скажи телефон матери, иначе ничего не получишь! Ни чая, ни творога, и карандаш отниму!

— Синий! — выкрикнул Олег и нырнул под стол.

— Черт бы вас побрал! — рявкнула я. — Только портите все дело!

Надежда Петровна поджала губы.

— Зря ты ругаешься, мальчишка притворяется, дурит нам голову. Психи даже кирпичи едят, а он вкусное выбрал.

Дремучесть Надежды Петровны, ее эгоизм и полнейшее нежелание понять бедного мальчика были возмутительны, но какой смысл воспитывать пенсионерку?

Я вынула сотовый, набрала хорошо известный номер и сказала:

— Костик, сделай одолжение, проверь, не подавал ли кто заявление о пропаже мальчика примерно четырнадцати лет, он болен аутизмом.

— Моментик, — ответил приятель.

Вот за что я люблю Константина: в отличие от полковника Дегтярева, он не задает глупые вопросы типа «Зачем тебе эти сведения?» — а быстро выполняет просьбу.

— За какой срок искать? — деловито уточнил Костя.

Я решила подстраховаться:

— Две недели.

— Куда, куда вы удалились, весны моей златые дни, — фальшиво замурлыкал Костик, — что день грядущий… Нет!

— В смысле, парня не ищут? — уточнила я.

— Аутиста нет, — вздохнул Константин, — есть восемнадцатилетний без ноги.

— Не наш, — отмела я этот вариант. — Хорошо. Теперь пробей по своему компьютеру Анатолия Михайловича Калинина.

— Сердце красавицы склонно к измене и к перемене, как ветер мая, — обратился Костик к другой опере, — ласки их любим мы, хоть они ложны… Год рождения назови! Тут у меня несколько человек с такими данными. Одному семьдесят пять, другому десять, третьему вот-вот двадцать восемь стукнет.

— Последний, похоже, мой, — обрадовалась я.

— Так, слушай. Анатолий Михайлович Калинин, неработающий, проживает в поселке «Медтехника».

— Точно он! — заволновалась я. — Быстренько нарой данные на его жену, бывшую.

— О дайте, дайте мне свободу, я свой позор сумею искупить, — завел партию князя Игоря Костя, — извини, парень оказался умнее меня. Он ни разу не ходил в загс.

— Не может быть! — изумилась я.

— Встречаются среди мужчин такие, кто понимает: хорошее дело браком не назовут, — хохотнул Константин, — Анатолий хомут на шею не вешал, молодец!

— А кем ему приходится Лариса Безуглая? — растерялась я.

— Джисус Крайс, суперстар, — завел культовую рок-оперу приятель, — судя по документам, никем.

— Проверь, где Калинин был прописан до квартиры в «Медтехнике», — с азартом спаниеля, бегущего за подстреленной уткой, потребовала я.

На этот раз в трубке повисло молчание, у Кости закончился запас арий.

— В общежитии художественного училища, — выдал наконец «певец», — он там аж семь лет гранит науки грыз. Надо же, не выгнали его.

— Копай глубже, — зашипела я, — найди его родителей.