— Как вы думаете, Саша уже получил телеграмму? — Татьяна Алешина смущенно улыбалась Анне Ивановне через решетку приемного отделения.

Им разрешили встретиться под строгим секретом. Сестра приемного отделения прохаживалась за спиной Анны Ивановны с неприступным лицом. То, что категорически запрещалось другим в целях строжайшей гигиены, было тайно позволено жене афганского офицера.

— Он уже знает? — взволнованно шептала Алешина.

— Конечно, знает, — убежденно сказала Анна Ивановна. — Я твою телеграмму сразу отнесла одному важному начальнику, работнику военкомата. Он мой сосед, живет под нами. Себя, говорит, не пожалею, немедленно будет телеграмма доставлена.

Анна Ивановна подняла к глазам уголок платка.

— У военных есть такая особая связь, похитрее нашей, телеграфной. Эс-Вэ называется. По этой связи сразу можно шифровку любую передать в штаб. А тут такое дело, — Анна Ивановна потерла глаза, — самое важное на свете! Человек родился!

Алешина счастливо вздохнула.

— Приняли телеграмму бесплатно, — продолжила Анна Ивановна. — Сказали, передадут без промедлений из рук в руки. Это же такая радость! Каждый возле нее погреется немножко!

У Алешиной выбилась из-под больничной косынки пшеничная прядь. И в глазах заплескались веселые искры.

— Правда, он обрадуется… — зашептала она. — А я так всего боялась, я же такая трусиха, ужас… Живот большой стал, а я же такая маленькая. А он и не видел ничего. Ни живота, ни моих схваток…

Алешина шептала сбивчиво, плохо соображая, что она говорит, но какая-то очень важная мысль пробивалась в ее сознании.

— Я думаю… Мне кажется… — прошептала Алешина, — если теперь нас двое так сильно будут его ждать, то он тогда точно вернется…

Она перевела взгляд на побледневшее лицо Анны Ивановны и вдруг заметила влажные дорожки слез.

— Что же вы плачете… — испугалась она, — вы не верите?.. Правда…

— Что ты, что ты, — прошептала Анна Ивановна, — вы с маленьким Сашенькой обязательно дождетесь. Просто у нас с тобой теперь так много общего, — Анна Ивановна насухо вытерла глаза, — ты теперь мать, и я тоже. И обе мы ждем родных с войны…

Она развернула в руках последнее письмо своего сына.

— Вот, посмотри, — Анна Ивановна показала серый конвертик с голубым треугольником и неровными строчками мальчишеским подчерком: Полевая почта 89933. Осеневу Е.Г.

— Господи, — ахнула Алешина, — адрес такой же… Как у Санечки… Мамочки… Значит, и вы тоже, — она ошеломленно приподняла узенькие плечики, — значит, нам теперь вместе ждать! — она протянула сквозь решетку руки к Анне Ивановне. — А я сразу почувствовала, что вы будто своя, родная такая… Правда, правда… Я всем сердцем почувствовала. Мы теперь с вами родные! А знаете что… Давайте теперь вместе ждать!

Алешина подняла глаза вверх.

— Если мы будем все вместе ждать, — она вдруг всхлипнула, — они к нам обязательно вернутся!

— Шульгин, принимайте незваных гостей, — раздался голос капитана Шкловского, батальонного замполита, молодого тучного офицера с рыхлой фигурой и, казалось, немного укороченными ручками и ножками. Он вышагивал среди камней осторожной аккуратной походкой, взмахивая маленькими ручками, озабоченно глядя под ноги, подобно петербургской барышне, лавирующей посреди луж на городской мостовой.

— Мы к вам в гости с подарками… Вот, батальонная батарея не управляется, — слегка задыхаясь, сказал Шкловский. — С вертушек сбросили двадцать ящиков с минами. Если оставить все в батарее, они же с места не сдвинутся, вгонят их в землю по плечи эти мины. Трофимов приказал раздать всем поровну. Я вот для примера личному составу лично взялся нести одну мину.

Шкловский повернулся и показал торчащий из его тощего вещмешка хвост мины.

— Давайте, товарищ лейтенант, проявляйте фронтовую солидарность, окажите помощь нашей карманной артиллерии.

Шкловский сделал серьезное лицо, словно стараясь обрести солидность, недостающую его молодому возрасту. Он вообще старался выдерживать дистанцию между собой и всеми офицерами батальона. Обращался со всеми подчеркнуто по-уставному, по званиям и на «вы», держался суховато и вежливо, редко улыбался и никогда не шутил. Не участвовал в перекурах, и даже на общих батальонных застольях, куда силком тащил его батальонный командир Трофимов обмывать ордена, звания или поминать погибших, он приносил с собой сок или пенистый лимонад в банках и, прикрывая ладонью кружку от крепких угощений ротных офицеров, пил только свой лимонад, глотая его с какой-то суровой важностью.

Может быть, замполит батальона опасался хоть на мгновение потерять свое начальственное положение среди офицеров, многие из которых были старше его по годам и жизненному опыту? Может быть, ревниво берег свой авторитет от каких-то пятен, а, может, просто не умел Шкловский быть искренним и естественным, но только велась всегда какая-то странная игра в субординацию между Шкловским и подчиненными, и многое казалось в этой игре фальшивым.

— Утреннюю политинформацию уже провели, товарищ лейтенант? — деловито спросил Шкловский, доставая из планшета чудом сохраненную в чистоте нарядную красную папку. — Я вас уже инструктировал, что если нет возможности во время операций проводить двухчасовые политические занятия, нет подобающих условий, то политинформация минут на десять — это мероприятие возможное и важное.