— Ну, мне пора к князю Прозоровскому ехать.

Последнее, князь Ельчанинов, сказал с горяча да по привычке. Добираться до Прозоровского пришлось пешком. Часто приходилось останавливаться и спрашивать дорогу у архангелогородцев. И вскоре Силантий Сергеевич был в тереме князя. Увы, на счет жилья, Ельчанинов ошибся, права оказалась Евдокия. Услышав просьбу князя, воевода затряс головой и замахал руками.

— Да где я тебе свободную избу найду. Ты уж князь поищи сам квартирку, может какая сердобольная и пустит.

Ну, как говорится «На нет, и суда нет». Силантий Семенович, было, опечалился, но Прозоровский, глянув на его сапоги, покрытые пылью, молвил:

— А вот карету я тебе дать могу. Больно мне смотреть, как ты князь, ноги свои стаптываешь, бродя по дороге.

— Спасибо хоть на этом Алексей Петрович, — поблагодарил князя Ельчанинов. — Работы предстоит много, и не всюду успеешь пешочком.

Это было уже в конце разговора, а с начала воевода Прозоровский очень обрадовался Силантию Семеновичу. Пару раз даже повторился, что ждал приезда князя давно. Дескать, и крепость не хотели начинать строить, без представителя государя, да вот только архиепископ Афанасий настоял, того не дожидаться. На что Ельчанинов сказал:

— И правильно сделал. Ослушаться приказ Петра — преступление, но оно не такое страшное, по сравнению со сдачей злобнейшим шведам града. А с ним единственного морского пути в Европейские государства. Прозоровский кивнул в знак согласия.

— Я велел укрепить остроги: Сумский, Кольский и город Кемь. Выделив для этой цели, аж цельных триста человек — солдат. Кроме того, сейчас народ копает рвы и вбивает сваи. Даже архиепископ пожертвовал для сего богоугодного дела, — воевода так и сказал: «богоугодного дела», — кирпич, камень, известь, щебень да лес.

— А лес то для чего? — уточнил Силантий Семенович, не знакомый с планами строительства крепости.

— Так это, для свай. Сейчас в работе участвуют все крестьяне соседних деревень. Для работ собраны деньги, в доле — один рупь с каждого двора.

— И с вдов брали? — уточнил Ельчанинов, вспомнив Евдокию.

— И с них. — Подтвердил князь Прозоровский.

Укорять за такие действия воеводу Силантий Семенович не посмел. Тот, небось, клич бросил, и добровольцы понесли. А что ему, гнать несчастных женщин. Не дай бог обидишь еще. Дело то, и тут князь Ельчанинов вспомнил слова Прозоровского: «богоугодное».

— Вот и приказ, на площади государя прочитали, перед поморами, — продолжал воевода, — чтобы те на морские промыслы не хаживали. И все ради «опасения воровских кораблей». Да разве их удержишь.

Они еще долго разговаривали. Воевода больше спрашивал о Москве. Интересовался и Нарвской конфузией.

— Силен злодей, ой силен, — ворчал Прозоровский. А когда разговор приблизился к завершению, спросил:

— Может тебе и твоим людям помощь требуется?

Ну, а дальнейший разговор вы уже знаете. Помощь оказалась в виде кареты. Ельчанинов даже вздохнул с грустью. На душе вдруг стало тяжко, что Егор так и не почувствует во всей красе море, о котором мечтает. Уже на пороге, воевода остановил князя.

— Слышь князь, Силантий Семенович, — молвил он, — ты бы сперва архиепископа проведал, а уж потом на стройку ехал.

— Заеду, Алексей Петрович, обязательно заеду.

— Вот и замечательно. Пока обстраивайтесь. А закладку крепости мы на… — тут Прозоровский задумался, что-то быстро в уме посчитал, и проговорил, — на 12 июня.

— На двенадцатое, так на двенадцатое.

Прохладный ветерок, неприятно дует в лицо, пытается сорвать с головы треуголку. Андрес рукой придерживал шляпу и смотрел вдаль. Непривычно, казалось, что можно замерзнуть, а ведь на дворе было лето. Поручик Афанасий Иванович Крыков слушал, как зачитывал царский приказ князь Ельчанинов. Морщился, может быть от холода, а может, и нет. Иногда кивал. Казалось, он не доволен присланным человеком из тайного приказа, боялся, что Андрей Золотарев прознает тайны, которые государю знать не ведомо. И донесет. А у Крыкова, как у любого человека есть тайны. Не всеми действиями Петра Алексеевича поручик был доволен. Когда Ельчанинов замолчал, оглядел Золотарева и сказал:

— Придется его в стрелецкий мундир переодеть. Боюсь, он в этой европейской одежде, будет сильно выделяться среди моих стрельцов. И тогда грош цена ему. Любой негоциант неладное заподозрит.

— Верно, подметил господин поручик, — согласился князь, — поэтому и разрешено сержанту Андрею Золотареву сменить голландский камзол, на стрелецкий кафтан.

— Ну, что ж раз можно, то пусть ступает в дом, и переоденется.

— Ступай, — молвил князь, как старший по званию, и Андрей Золотарев (а мы теперь так будем называть Андреса) направился в небольшой дом, что стоял на возвышенности, почти у самого берега.

Он открыл дверь и вошел в сени. Сидевшие на лавке у стены двое стрельцов встали.

— Андрей Золотарев, — представился эстонец, — прислан в ваш таможенный приказ, для несения службы.

Стрельцы переглянулись. Гость говорил складно по-русски с небольшим непривычным говором.

— Господин попутчик велел сменить сей европейский камзол, на стрелецкую одежду.

— Повезло же тебе Андрей, — проговорил старший из стрельцов. — Завалялась тут одна. Словно тебя ждала. Немного молью поеденная, но для службы сойдет. Проходи в комнатку и переодевайся. — И показал рукой на дверь.