— Как игра? Игра запрещена законом!

— Нет, комендант, речь идет не об этом… речь идет об игре в мяч, которая называется «бассбали», от нее сейчас все голову потеряли. Управляющий — как будто не понимает, что земля уже горит у него под ногами, — распорядился сформировать команду из служащих Компании, разровнять площадку, что рядом с полем, и не знаю, что там еще… А горит-то, действительно горит. Читали листовку?.. Вчера вечером мне подсунули под дверь…

Комендант развернул сложенную вчетверо бумажку и замолчал, увидев огромные, кричащие буквы:

ВСЕОБЩАЯ ЗАБАСТОВКА…

Где-то в мозгу пронеслась фраза: «Происшествий нет, мой майор», — ежедневный рапорт, которым усыпляли его подчиненные.

— Никто ничего точно не знает, но то, что об этом заговорили, что-нибудь да значит. Еще пивка?

— Подбросьте… маиса индюшке!

— А себе я добавлю еще бренди… — И Пьедрасанта, разливая напитки, продолжал свою мысль: — Все это, конечно, заставляет серьезно призадуматься…

— В следующий раз налейте мне темного пива, светлое надоело…

— Вот оно что, коменданту нравится смена ощущений, и это совершенно правильно, в разнообразии есть особое удовольствие, будь то пиво, будь то бабешки.

— Насчет бабешек — не скажу, свеч не хватит для всей процессии, а вот пиво пью для того, чтобы не тянуло на бренди, это моя другая слабость…

— Кому что нравится…

— А этот листок распространялся в поселке?

— В поселке, на плантациях, повсюду, и кажется, здешние…

— Кто именно? Давайте уточним. Кто это «здешние»?

— Здешние рабочие хотят объединиться с рабочими другого побережья, чтобы забастовка стала всеобщей. Так говорится в листке.

— Расстрелять нескольких — и сразу будет порядок…

— Да, так до сих пор думали, но вот в Бананере… не знаю, читали ли вы в газетах… кое-кого посадили, а положение не изменилось, пожалуй, даже ухудшилось. Надо видеть их — это люди, готовые умереть.

— Гм, дело серьезное, а здесь главарями выступают, вероятно, эти Лусеро…

— Напротив. Они будут первыми жертвами. Их считают предателями и изменниками, говорят, что теперь, когда они стали богачами, они хотят примирить все противоречия — потихоньку, постепенно, без насилия, а для агитаторов это значит играть на руку Компании.

— Ладно, Пьедрасанта, сколько с меня?..

— Подсчитать я подсчитаю, но выпейте еще чего-нибудь, тем более что вы так редко заходите. Разрешите угостить вас на прощание.

— Как говорят ребята, раз вы настаиваете…

Последние слова сопровождались столь большим и громким зевком, что их едва можно было расслышать — огромная пасть распахнулась так, что стали видны все зубы и даже гортань.

— Сейчас дам сдачи. Ваша пятидолларовая, а с вас… Вот получите, счет дружбе не помеха, комендант.

— Бренди, налей-ка мне бренди…

— Двойного?

— Меня этим не напугаешь…

— От пива толстеешь, лучше глоток покрепче…

— Но в такую жару, дружище, в наших краях глоток чего-нибудь покрепче — все равно что глоток адского зелья.

Учитель, рухнувший на скамью, спал лицом к солнцу, по его щекам, носу, губам, лбу ползали мухи, руки бессильно повисли, волосы растрепаны, брюки не застегнуты, туфли не зашнурованы, носки спустились. Когда на лицо ему садился слепень, он вяло взмахивал рукой, налитой свинцом, мотал головой и бормотал:

— Тоба…

— Засажу этого типа в камеру на несколько дней, сразу бросит пить…

— Это было бы превосходно, комендант, ведь он совсем сопьется. Не ест и не спит — день и ночь бродит, и все с одной и той же песней: «Тоба, Тоба»…

Вошел Хуамбо и тут же направился к скамье, на которой бросил якорь учитель.

— Хувентино… Хувентино… — Мулат потряс его за плечо, пытаясь разбудить.

— Тоба… — едва слышно выдохнул пьяный.

— Я пришел за тобой, Хувентино… Хуамбо уведет тебя… Мать — там… Мать вылечит тебя… Окончательно вылечит… Хувентино… Хувентино…

Он оторвал учителя от скамьи и чуть не волоком, с помощью одного из грузчиков, потащил его.

— Мать вылечит его от пьянки, у нее есть гнилая тина. Даст ему этой тины, и он навсегда избавится от порока. Мать знает. Теперь она как тень, тень женщины на земле или под землей, не весит ничего, парит в воздухе, над цветами, в лучах света. Дети-корни ушли, отец ушел, погребен здесь. Мать одинока…