В завывании ветра тонули все другие звуки. Качающиеся стволы бамбука надежно скрывали их — они притаились в листве и могли наблюдать за дорогой, держа на изготовку винтовки, укрепив их на сучьях. На дорогу были нацелены не только мушки винтовок, но и зрачки людей, расширившиеся, прикованные к повороту, где с мгновения на мгновение должен был появиться Каркамо.

— А если Зевун отменил свой приказ?.. — тихо произнес Флориндо — ожидание казалось ему бесконечным, а тот, кто должен был появиться, все не шел и не шел.

— Нет, нет, он должен пройти…

Кей начал сомневаться в том, что Каркамо появится — это было что-то похожее на надежду, — он так хотел избежать того, что предстояло совершить. А Медина был уверен, что Каркамо пройдет здесь рано или поздно и они покончат с ним. Это — казнь, повторял он про себя, это — казнь, и сколь длительной ни была бы ночь, всякий раз наступает рассвет, а казни совершаются на рассвете.

Флориндо опять стал барабанить пальцами по винтовке. Андрес, напротив, крепко сжимал в руках винтовку, глаза его были прикованы к дороге, и с каждым вздохом он будто повторял: «Это же казнь… Это — казнь…»

— Чего ты так барабанишь по винтовке, уж не со страху ли?

Послышался смешок, затем Флориндо тихо сказал:

— У меня потеют руки, винтовка прямо-таки приклеивается к пальцам, потеют руки от жары, а не от страха… Страха я не испытывал даже под Верденом… Вот увидишь, как подскочит твой капитанчик, точно крыса в мундире…

Больше он ничего не сказал. Даже дыхание стало тише. Глаза и винтовки… Глаза и винтовки…

На дороге появились солдаты, шедшие строем. Рядом с колонной шли Каркамо и Саломэ. Один нес документы, другой возвращался после обхода плантаций и смены караула в «Семирамиде».

Кей склонил голову, руки опустились под тяжестью винтовки. Что это у него во рту? Знойный воздух побережья, отдающий слабительным? Не думая ни о чем, он закрыл глаза. Не видеть, не видеть, как удаляются бумаги, в которых указаны имена его товарищей — связных…

Андрес с покорностью солдата, получившего приказ приставить винтовку к ноге, ввиду того что приговоренный к расстрелу помилован, потер приклад. «Высушивать пот винтовками» — так сказал тот оратор в Пуэрто-Барриос, когда забастовщики из лагеря Т-23 вели бой на набережной с регулярными войсками, когда акулы подстерегали их в прибрежных водах.

Проклиная все и вся, Флориндо перешел с испанского на французский. Медина, правда, ничего не понимал, но все равно его раздражала эта гортанная речь, сопровождаемая бурной жестикуляцией и гримасами. Желая успокоить товарища, он сказал:

— Будем надеяться, что мастер успел перед смертью сжечь компрометирующие бумаги.

— Merde!.. Merde!.. [118] Если бы вместо этих несчастных пукалок был бы пулемет, — от нас ни один не ушел бы!.. Сейчас, как в капле воды, отразилось все наше движение… Без оружия, без насилия, тогда как противник вооружен до зубов… Нет, это не война!.. Всем уже ясно, что это не война!.. Ничего похожего на войну… Но это хуже, чем война, потому, что они не берут в плен, против пленных они применяют закон о попытке к бегству… Саботаж?.. Очень хорошо. Единственное действенное средство — занести на их плантации заразу, скажем, панамскую болезнь, чтобы погибли все растения. Но экономисты заявляют, что это нецелесообразно, что это означало бы нанести смертельный удар по экономике государства. А что за важность — экономика государства, коль скоро не существует самого государства…

Патруль остановился возле комендатуры, и капрал Ранкун попросил у караульных разрешения пройти. Он вернулся с разрешением, и отряд направился к дверям казармы.

— Я развлекался с нею… — сказал Саломэ, когда он встретил Каркамо в бамбуковой роще.

— Вероятно, она напугалась, увидев меня, капитан?

— По правде говоря, испугался я… Я же был с ней…

— А я почти засыпал на ходу… — заметил Каркамо. — Во всяком случае, как я уже говорил, вам, коллега, это опасно в силу двух причин: узнает начальник — накажет, да что накажет — чего доброго, под суд отдаст. Вспомните, конституционные гарантии отменены, а для Зевуна это означает, что де-факто существует военное положение. А если бы об этом узнали забастовщики, уж они-то воспользовались бы случаем и, ей-богу, расколошматили бы патруль, который, воспользовавшись тем, что вы развлекались с ней, тоже предпочел отдохнуть…

— Ну, капрал Ранкун заслуживает полного доверия, и…

— В нашем деле, как утверждает Зевун, нет такого подчиненного, который заслуживал бы доверия, а тем более абсолютного. И ни один начальник не должен доверять своим подчиненным.

— Да, по правде говоря, когда я внезапно очнулся, сердце чуть не выскочило из груди. Во сне я видел, я воочию видел, как много рук толкали какого-то офицера на поле, покрытое крестами. Когда я прибыл с моим отрядом и разорвал паутину рук, опутавшую офицера, как мошку, — это были руки наступавшей толпы, руки-пауки, огромные пауки…

— Кошмар…

— Да, кошмар. И офицер, которого оттесняли на поле с крестами, так походил на вас… капитан Каркамо…

— Ах, черт возьми, значит, я выходил танцевать!

— Вот именно, поэтому вы не представляете себе, как я удивился, когда вас встретил…

— Оставьте сказки… Вас беспокоит, что вы придете очень поздно! Бедняжка! Хорошо вам наслаждаться на мягком матрасе, а каково солдатам, сраженным усталостью и непогодой, спать под дождем…

Саломэ смолчал. Каркамо, как и он, был в чине капитана. Однако у него больше выслуга лет, и Каркамо имел право делать замечания. И кроме того, это была своего рода компенсация за то, что он спас ему жизнь, правда, только во сне, однако все же спас. И все-таки было неприятно, что тот застал его с женщиной, даже пригрозил ему… Эх, вечно эти истории с женщинами!..