— Где-то я читала, что прежде… преследуемые по политическим мотивам находили убежище в церквах, так как церковь неприкосновенна, священна… ( «Моялюбовь спасла мою любовь… он мог бы укрыться в церкв и…»)

— Прежде… — У священника дрогнул кадык в ошейнике целлулоидного воротничка. — То было прежде, дочь моя, то было прежде, во времена «варварства», а теперь… теперь уводят и беглеца, и священника, и родных священника, а церковь сносят… Зная это, я и решил сам обыскать церковь, чтобы убедиться, что он не укрылся в церкви и не скомпрометирует меня…

— Какой же вы после этого священник?.. — отшатнулась от него Малена.

— Такой, как все, из крови и плоти, дитя мое…

— В таком случае знайте, что если он будет искать убежища здесь, в шко…

— Не говори… я не должен этого слышать! — Священник в ужасе воздел руки. — Хотя лучше… — он жестом призвал ее к спокойствию, — …что ты это говоришь мне… — И более сдержанным тоном продолжал: — Не давай себе волю — это может вызвать осложнения! Подумай, ведь он где-то скрывается, бедняга… голова, оцененная в пять тысяч долларов… и многое зависит от тебя, не дай бог, если с тобой что-нибудь случится… Подумай, что будет, если он узнает, что тебя арестовали из-за него?.. Он выйдет из своего тайника и сам предаст себя в руки полиции. Подумай об этом…

Малена с благодарностью взглянула на священника и снова подумала: «Моялюбовь спасла мою любовь… как я могу потерять его из-за своей неосторожност и?..»

— Возможно, — продолжал священник, — что он найдет убежище в одном из посольств…

— Вы правы… — Малена наклонилась, пытаясь справиться с новым приступом рыданий; в холодных руках — мокрый платок, ноги свинцовые, все тело оцепенело.

— Ну, я пойду, скоро четыре, пора идти наставлять паству, — сказал священник. Малена посмотрела на часы ( «Моялюбовь спасла мою любовь… пусть проходит время, им его не поймать, не поймат ь…»). — Я еще вернусь сюда, но если без меня появится учитель Гирнальда…

— Не хочу, чтобы он приходил!.. — В голосе Малены послышались было резкие нотки, но она тут же сменила тон. — Идите, падресито, скажите ему, что я в постели, что сегодня мы не собираемся, что у меня жар…

— Да, да, пойду. Таков мой удел. А ты не беспокойся, дитя мое. Я передам, что ты больна… хотя, поразмыслив, лучше было бы найти другой предлог, тем более если он знает о заговоре… знает, что наш дорожник числится среди замешанных… Что за словечко, боже мой, что за словечко!.. Замешанных!.. А не лучше ли сказать ему правду?

Малена подняла голову — трудно, очень трудно поднять будто налитую свинцом голову — и с тоской взглянула на падре; бледный как полотно, белокурые: волосы, вздернутый нос, — он так отличался от местных горцев.

— Вот что я предлагаю — это будет правдоподобнее, — продолжал он. — Собери нескольких учениц и, благо погода хорошая, прогуляйтесь-ка к Серро-Вертикаль.

— Кто… я? — Она чуть не отпрянула, прижав руку к груди.

— Да. И Пьедрафьелю скажем правду: пошла погулять.

— Я бы хотела закрыться у себя, никого не видеть… никого… И к Серро-Вертикаль лучше пошла бы одна.

— Нет, дитя мое!.. Сейчас нельзя замыкаться в себе, будет хуже, и хуже всего, если ты пойдешь в горы одна. Вообрази, что вдруг там тебя встретит патруль, один из тех, что посланы на розыски. А запираться у себя — об этом даже и не думай…

— Разве я не могу заболеть?..

— Сейчас — нет… Это может вызвать подозрения… О, господи! — Священник поднял руки (обычно они были прижаты к сутане) и соединил ладони. — Женщины всегда любят все страшно усложнять…

— Видеть людей… говорить с ними… это превыше моих сил…

— Ты должна это сделать ради себя и ради него… В газете — я забыл об этом сказать — сообщается о директрисе одной столичной школы: у нее хранились бомбы, и, когда нагрянула полиция, она сбросила их в колодец… А если ты станешь таиться от людей, представляешь, к чему это может привести?.. Ты ведь понимаешь, что в таких случаях достаточно малейшего подозрения…

— Оставите мне газету?

— Для этого я и принес ее, но только спрячь ненадежнее, чтобы в случае чего уничтожить.

Священник направился к двери, а она едва могла собраться с силами и встать со стула, как будто, начиная с этого момента, каждый ее шаг мог оказаться решающим — или по пути к любимому, если он спасется, или по пути к гибели, если попадет в лапы полиции…

— И поэтому тебе надо строжайше придерживаться определенной линии поведения, — наказывал священник, пока Малена поворачивала ключ в двери. — Ты всегда умела владеть своими чувствами, умела избегать ложных шагов, докажи сейчас, на что ты способна. По ночам, наедине сама с собой, можешь дать волю своим самым сокровенным чувствам. В этих четырех стенах, воздвигнутых тобой во славу просвещения, ночью никто не заглянет тебе в душу — но днем… будь начеку!.. Слышишь? Днем ты должна быть директрисой, твердо держащей в своих руках кормило корабля. Потерпел крушение тот, кого ты любишь больше всего на свете, но ты ведь не покинешь корабль в минуту опасности, не бросишь его на произвол судьбы в морских волнах, а напротив, поплывешь вперед — со своим кораблем, со своей школой, со своей любовью, и прибудешь в тихую гавань…