Не говоря больше ни слова, они вышли. Эстер заперла дверь, они спустились по лестнице все еще со странным чувством смущения и скованности, словно между ними возник не shy;кий барьер, и никто из них не знал, что сказать. Внизу театр был темным и тихим, ночной сторож, ирландец, говоривший с сильным акцентом, выпустил их на улицу через служебный нход. Улицы вокруг театра были тоже пустынными, тихими, и мосле недавнего веселья и блеска представления и зрителей ме shy;сто это казалось холодным, грустным. Джордж остановил про shy;езжавшее такси; они сели в машину и поехали по почти без shy;людным улицам Ист-Сайда и темному отрезку южного Брод-нея. Эстер не позволила Джорджу проводить себя домой и вы shy;садила его возле отеля.

Они пожали друг другу руки и почти холодно пожелали доб shy;рой ночи. Немного постояли, обеспокоенно и смущенно глядя друг на друга, словно желали что-то сказать. Но сказать этого они не могли, и через секунду Эстер уехала; а Джордж с печальным, недоуменным, разочарованным сознанием чего-то озадачиваю shy;щего, незавершенного, обманувшего их обоих, вошел в отель и поднялся в свою комнатку.

Этих двоих слепая случайность свела на судне, вдали от голо shy;воломных, непостижимых перепутий миллионнолюдной жизни, от мрачной бездны времени и долга, первая их встреча состоя shy;лась на вечном, бессмертном море, беспрестанно бьющемся о бе shy;рега древней земли.

Однако впоследствии Джорджу будет неизменно казаться, что он впервые повстречался, познакомился с Эстер и полюбил ее в один из октябрьских полудней. В тот день ему исполнилось двад shy;цать пять лет, Эстер пообещала увидеться с ним за ленчем по слу shy;чаю дня рождения; они условились встретиться в полдень перед входом в Публичную библиотеку. Джордж появился там слиш shy;ком рано. Было начало октября, стояла прекрасная солнечная погода, и огромная библиотека в неистовом сердце города с ее миллионами томов, окруженная высящимися громадными зда shy;ниями и отталкивающим, грубым неистовством бурлящей на улицах толпы, вызвала у него мысль о невозможности спокойных занятий посреди слепого сумасбродства и свирепости жизни, за shy;топила душу безнадежностью, наполнила чувством ужаса и тос shy;ки.

Но возбуждение, счастье предстоящей встречи с Эстер, радость жизни и сияние дня почти подавили эти чувства, и Джордж, глядя на бурление толпы, потоки автомобилей и громадные здания, от shy;весно вздымающиеся со всех сторон, ощущал какую-то сильную, горделивую уверенность надежды и торжества.

То был день, когда Джордж впервые в жизни мог сказать: «Мне уже двадцать пять лет», эти чудесные цифры бились у него в сознании, словно некий пульс, и подобно ребенку, думающему, что за ночь он подрос и стал сильнее, он стоял у балюстрады с ощущением ликующей силы, торжествующей власти, с убежде shy;нием, что все это принадлежит ему.

Молодой человек двадцати пяти лет является Властелином Жизни. Сам возраст символизирует для него власть. Это время, когда он может сказать себе, что наконец-то стал взрослым, что сумбур и метания юности уже позади. Подобно неопытному бок shy;серу, он, поскольку ни разу не был побит, ликует от уверенности в своих искушенности и могуществе. Это чудесное время жизни и вместе с тем чреватое смертельной опасностью. Ибо эта гро shy;мадная бутыль эфира, питающая иллюзию относительно неодо shy;лимости и неисчерпаемости своих сил, может взорваться по мно shy;жеству причин, ей неведомых, – этот громадный паровоз, обла shy;дающий громадной мощью, ужасающей энергией собственной скорости, полагает, что его ничто не в силах остановить, что он способен беспрепятственно мчаться по всему континенту жизни, но его могут пустить под откос камешек или пылинка.

Это время, когда человек настолько поглощен собой, своей силой, гордостью, надменным самомнением, что в центре все shy;ленной для всех остальных оказывается не так уж много места. Он до такой степени тщеславный герой своих космических пла shy;нов, что ему не приходит в голову считаться с планами других: он надменен и лишен простодушия, он нетерпим, и ему недостает человеческого понимания, потому что людей учат пониманию – и мужеству! – не те удары, что они наносят другим, а которые получают сами.

Это время, когда человек воображает себя великим сыном Земли. Он любимец жизни, баловень фортуны, окруженный нимбом мировой гений: он во всем прав. Все должны уступать ему дорогу, ничто не должно ему противиться. Какие-то при shy;знаки возмущения среди этого сброда? А ну-ка, мелюзга, шваль, – прочь, не путайтесь под ногами! Перед вами власте shy;лин! Так радоваться ли нам тем побоям, которые этот глупец непременно получит? Нет, потому что в этом существе очень много и хорошего. Он глупец, но в нем есть и нечто ангельское. Он очень молод, груб, невежествен, очень прискорбно заблуж shy;дается. И очень порядочен. Он хочет разыгрывать из себя гор shy;дого Владыку, не терпеть ни малейшей дерзости, попирать пя shy;той склоненную шею мира. А в душе у этого существа луч све shy;та, трепещущий нерв, до того чувствительная фотопластинка, что вся картина этого громадного, измученного мира запечат shy;лена там в подлинных цветах и оттенках человеческой жизни. Он может быть жестоким и вместе с тем ненавидит жестокость лютой ненавистью; может быть несправедлив и посвятить жизнь борьбе с несправедливостью; может в минуту гнева, рев shy;ности, уязвленного тщеславия нанести тяжкую обиду тем, кто не причинил ему ни малейшего зла. А в следующую минуту, трижды раненый и пригвожденный к стене копьем собствен shy;ной вины, раскаяния и жгучего стыда, претерпеть такие муки, каких нет и в аду.

Ибо по сути дела дух этого существа благороден. Сердце у него горячее, великодушное, исполненное веры и благородных устремлений. Он хочет быть первым в мире, но это некий хоро shy;ший мир. Хочет быть величайшим на земле, но в воображении души и разума не среди заурядных, а среди великих. И запом shy;ним еще вот что, пусть это будет словом в его защиту: он не хо shy;чет монополии, и огонь его истрачен не на кучу навоза. Он не хочет быть самым богатым на свете, извлекать золото из крова shy;вого пота бедняков. Его благородное, возвышенное устремле shy;ние заключается не в том, чтобы властвовать над трущобами, жать соки из ограбленных и преданных. Он не хочет владеть крупнейшим на земле банком, присвоить огромнейшую сокро shy;вищницу, управлять громаднейшим заводом, наживаться на по shy;те девяноста тысяч маленьких людей. Цель у него более высо shy;кая: как минимум, он хочет быть величайшим на свете бойцом, для чего требуется мужество, а не хитрость; как минимум, вели shy;чайшим поэтом, величайшим писателем, величайшим компо shy;зитором или величайшим руководителем – и хочет писать кар shy;тины, а не владеть лучшими картинами в мире.