Вот в эту Кондрашевскую гостиницу и привел Савчука есаул Макотинский. Неожиданно для себя Савчук оказался в самом средоточии контрреволюционных сил. Собираясь в разведку, он и в мыслях не имел что-либо подобного. Случайность, каких много на войне, переломала и перекорежила весь его первоначальный план. Но можно ли предусмотреть все случайности? Слишком бы просто тогда все было.

У Савчука была хладнокровная, трезвая голова, он не терялся в трудных обстоятельствах. В первые минуты, когда случай так неожиданно свел его с Макотинским, Савчуку не оставалось ничего другого, как поддержать выдвинутую самим же есаулом версию. Да, он прибыл для того, чтобы при первом же случае перейти к Гамову. К чему другому еще может стремиться офицер? Есаул и сам так думал. Ни тени сомнения не зародилось у него. Савчук же лихорадочно соображал, как половчее вывернуться из этого дурацкого положения. Затем новая дерзкая мысль зародилась у него. Да ведь такой редкий случай! Что, собственно, могло грозить ему? Натолкнуться на кого-либо из офицеров, которых он сам разоружал в Хабаровске? Случай вероятный. Но зато какие сведения можно получить! Нет, игра стоит свеч. И Савчук уже совершенно спокойно болтал по пути с есаулом о разных пустяках, зорко поглядывал в то же время по сторонам и все примечал.

Пока они ехали по предместью, город казался Савчуку вымершим. Кроме многочисленных патрулей, на улицах — ни души. Жители рабочей слободки старались не показываться на глаза своим «освободителям». Везде следы прошедших боев: изрешеченные пулями стены, разбитые окна, поваленные изгороди: в ряду домов торчали черные остовы сгоревших строений; еще не выветрился острый запах пожарища.

Бежавшие из города люди рассказывали, что в первые дни тут везде лежали трупы убитых в бою жителей. Но сейчас трупы поубирали; выпавший в последние дни снег скрыл следы крови. Лишь при повороте на главную улицу, протянувшуюся параллельно Амуру через весь город и обсаженную двумя рядами тополей, Савчук увидел повешенных. Двое были пожилыми людьми, третий — почти ребенок. Его вздернули высоко на сук, и лошадь Савчука, испуганно всхрапывая, прошла под ним. Савчук невольно пригнул голову. Только мельком взглянув наверх, он успел охватить взглядом все подробности страшной картины: посиневшее лицо мальчика, блестящие морские пуговицы его пальто, должно быть перешитого из отцовской шинели, протоптанные почти насквозь подошвы ботинок. По немногим этим приметам Савчук мог с закрытыми глазами представить себе жизнь мальчика и его семьи.

Но не это поразило его. Поразило Савчука то, что рядом на панели стояла кучка таких же подростков-мальчишек из богатых семей и хохотала, глядя на стоптанные ботинки повешенного парнишки. Двое дылд с винтовками — один в студенческой шинели, другой в гимназической форме — деловито объясняли обступившим их сосункам, как это делается, то есть как вешают людей.

Савчук скрипнул зубами, ударил каблуками коня.

— Тяжелые обязанности, очень тяжелые. Но необходима строгость, — сказал есаул, догнав вырвавшегося вперед Савчука.

На плацу, мимо которого они проезжали, выстроились две сотни казаков. Невысокий офицер в черном полушубке с серебряными погонами, придерживая за повод неспокойно стоявшего коня, держал перед ними речь. Вот он выкрикнул что-то и взмахнул рукой.

Ближайшие казаки заревели во всю мощь своих глоток:

— Ур-ра-а-а!

— Атаман Гамов, — сказал есаул, кивнув головой в сторону плаца. — Придется нам подождать. Впрочем, хорошо: пообедаем, отдохнем. Я устал от этой собачьей жизни.

Оставив лошадей ординарцу, они прошли мимо наружного часового в гостиницу. В вестибюле за столом сидел дежурный. На голове у него красовалась фуражка с желтым околышем, которая ему была мала и только чудом держалась на макушке, над чубом. Макотинскому он улыбнулся, как хорошему знакомому.

— Что, мои сожители дома? — спросил есаул, мельком взглянув на ящик с ключами. Получив утвердительный ответ, он повернулся к Савчуку. — Ступайте наверх, прапорщик. В самый конец, тринадцатый номер. А я на минуту забегу в ресторацию.

Савчук, поглядывая на таблички на дверях номеров, прошел в глубь коридора. Ноги неслышно ступали по мягкой дорожке. Постояв у окна, выходившего во двор, Савчук потоптался в нерешительности перед дверью без таблички, которая по всем предположениям вела в искомый номер. Постучался негромко. Не дождавшись ответа, но слыша за дверью голоса, он толкнул створку и вошел.

Номер был просторный и светлый. Два окна выходили на Амур; близко за окнами поднимались крыши пристанских строений, дальше можно было различить в морозной дымке китайский берег и город Сахалян. В номере стояли четыре кровати; две, видно, были поставлены здесь недавно.

На одной из кроватей сидел и курил молоденький черноволосый юнкер. Другой жилец — казачий офицер в чине войскового старшины — был вдвое старше. Его сапоги стояли возле дверей, чуть сбоку от входа; он ходил по комнате в носках и что-то рассказывал.

Савчук прервал молчание, водворившееся при его внезапном появлении.

— Я не ошибся дверью? Это тринадцатый номер?

— Надо знать, что в порядочных гостиницах тринадцатых номеров не бывает, — сказал юнкер.

Войсковой старшина очень пристально посмотрел на вошедшего; Савчук ответил таким же пристальным настороженным взглядом.

Но тут появился отставший есаул и громко сказал:

— Знакомьтесь, господа. Прапорщик Савчук.

Войсковой старшина натянул сапоги и принялся расспрашивать Савчука о положении дел в Хабаровске. Картина, нарисованная Савчуком, отнюдь не могла его порадовать.

— И никто к вам не приставал?

— Абсолютно. Два раза собака залаяла, да гусь шипел... вот и все, — ответил Савчук с тонкой усмешкой.

Войсковой старшина недоверчиво покачал головой.

— Странно, странно, — протянул он. — Впрочем, и у нас та же беспечность. Правила гражданской войны еще не написаны.

— Войны? — удивился юнкер. — Боже мой, какие громкие слова! Усмирение бунта...

— В масштабах целого государства, заметьте. А это не так просто. Не так просто, — повторил войсковой старшина. — Что не мешало бы понять и господину Гамову.