До прихода Поморцева у него сидел знакомый баталер, жаловался, что большевики забрали силу на флотилии. Маленькие заплывшие глазки его бегали по комнате, отмечая следы поспешных сборов. Лисанчанский видел в них запрятанный животный страх. На требование активизировать деятельность он отвечал уклончиво, вздыхал.

Уходить баталер не торопился, стоял в передней, мял шапку в руках и с тревогой смотрел на капитана.

— Ваше благородие, может, переждать, а? Ведь за такое по головке не погладят.

— Я же не прошу тебя выйти на площадь и кричать: «Долой Советы!» Действуй с умом. Приноравливайся к обстановке, — с раздражением заметил Лисанчанский.

— Так-то оно так, а... ответ мне держать, — отвечал осторожный баталер.

Оба напряженно смотрели друг другу в глаза, точно мерялись силой взглядов.

— Видишь, братец... Большевизм — явление временное, я тебе объяснял, — уже мягче заговорил Лисанчанский. — А заслуги твои командование оценит. Я позабочусь...

— Покорнейше благодарю, ваше благородие. — Баталер еще раз вздохнул, нахлобучил шапку и вышел, тихонечко прикрыв за собой дверь.

От беседы с ним у Лисанчанского остался неприятный осадок.

Баталер принес несколько писем. В них капитан тоже не нашел ничего утешительного.

Власть на флотилии все крепче прибирал к рукам Центральный судовой комитет. Командующий флотилией капитан 1-го ранга Огильви без санкции комитета не решался отдать ни одного мало-мальски важного приказа. Он охотно говорил о своей лояльности к Советской власти, в отношениях с подчиненными был снисходительно добродушен, а истинные свои чувства высказывал только дома да двум-трем ближайшим единомышленникам и то осторожным шепотком.

С другой стороны, группа молодых офицеров, ранее связанных с флагманским артиллеристом и редактором гектографированного журнала «Вестник Амурской флотилии» лейтенантом Панаевым, ревностно взялась за работы по восстановлению боевой мощи флотилии.

— Скверно! Среди офицерства начался раскол. Нет единодушия в нашей среде, — говорил Лисанчанский, пересказывая Поморцеву содержание полученной информации. — Но я не верю, — продолжал он, — решительно не верю, что им удастся восстановить боеспособность кораблей. О возрождении флотилии в целом и речи не может быть! Эта затянувшаяся война на Западе вытянула отсюда все, что еще годилось в дело. С большей части судов снято артиллерийское вооружение. Башенные лодки «Гроза», «Вьюга», «Вихрь», «Тайфун», «Ураган» — это мертвые стальные остовы. Дизели с них отправлены для установки на подводных лодках на Балтику и Черное море. На сормовках машины тоже разобраны. Четыре пятых посыльных судов флотилии переброшены на Дунай. Мы здесь безоружны, и слава богу! Сыщутся, наверно, умные люди, которые это учтут.

Говорил он с плохо скрытым злорадством.

— Без речной флотилии нельзя эффективно охранять дальневосточную границу. Река здесь — открытая дорога, ведущая в глубь края. Но совдеповцам это и в голову не придет! Воображаю этих новоявленных стратегов... — Лисанчанский брезгливо оттопырил нижнюю губу.

Они перешли в столовую, пообедали. Не торопясь пили черный кофе.

— Как я завидую тебе, Станислав! Ты снова вздохнешь полной грудью. В Харбине теперь интересное общество. Балы, журфиксы... Хорват, говорят, хлебосол, — высоким, пронзительным голосом говорила Лисанчанскому дебелая супруга Поморцева. — А мы — увы! — обречены страдать. Терпеть. Надеяться... Но сколько еще?.. Сколько?

Она закатила глазки к потолку, будто там был начертан ответ.

— До весны, кузина! Не дольше, чем до весны, — уверенным тоном сказал Лисанчанский; после обеда настроение у него заметно повысилось. — Ждите меня с вешней водой.

— О, я приготовлю цветы, чтобы встретить победителей.

— А пока налей мне еще чашечку кофе, если нетрудно, — попросил Лисанчанский.

В окна вползали синие зимние сумерки.

— Как подумаю, сколько мне быть на морозе, — озноб берет. Брр! — Лисанчанский поежился и посмотрел на часы.

— Где-то у меня был теплый шерстяной шарф! Он пригодится тебе, Станислав. Пойду поищу. — Хозяйка с неожиданной для ее тучной фигуры легкостью выскользнула из столовой.

Мужчины закурили. Перешли опять в кабинет.

— Я выдыхаюсь. Ты это можешь понять, — усталым голосом пожаловался Поморцев. — Хожу, как по горячим углям.

— Не понимаю, почему тогда тебе не покончить со всей этой канителью одним ударом?

— Что ты имеешь в виду?

— Скажем, хорошую аварию на силовой.

Они посмотрели друг другу в глаза.

— Вот уж на это я не пойду, — сказал Поморцев.

— Чепуха! Нет ничего проще, — воскликнул Лисанчанский. — У тебя, Конечно, имеется на примете подходящий парень из механиков или кочегаров? Ну из тех, кто от войны тут прятался.

Поморцев из-под опущенных ресниц посмотрел на капитана 2-го ранга.

— Допустим.

— Ему дается соответствующий инструктаж...

— И потом я вместе с ним иду в революционный трибунал?.. Благодарю покорно, милый родственничек! Уж лучше буду выращивать цветы... к весне. — Поморцев сердито фыркнул, забрался мизинцем себе в ухо и повертел там.