— Что-что-что? — поразился Уколов. — Какой нож? Вы ничего не путаете?!

— Почему это я должен путать? — обиделся Абдраззаков. — Я тут не собираюсь интриговать, а рассказываю вам все, что видел вот этими самыми глазами. Он наставил на него нож…

— Извините меня, пожалуйста, — вмешался я. — Вы действительно рассказываете очень важные вещи. Поэтому мы должны быть уверены в их абсолютной точности. Вы можете наверняка утверждать, что, несмотря на темноту, отчетливо разглядели нож?

— Да я же вам сказал, что это место было освещено фарами, как в театре! Нож блестел, простите, как у Спарафучиле…

Простите, я не помнил, как блестел нож у Спарафучиле, жестокого наемника несчастного Риголетто. Но свидетельство Абдраззакова застало меня врасплох. За все это время нож упоминался впервые.

— Так, один из драчунов наставил нож… — вернул я Абдраззакова к сюжету. — Что произошло дальше?

— Дальше? — задумался Абдраззаков, и тень смущения мелькнула на его багровом лице. — Я закричал: «Айшат, вставай, вставай! Звони в милицию, на шоссе ножами режутся!»

— А кто это Айшат? — полюбопытствовал я.

— Это моя супруга, она уже в кровати лежала… Я обернулся в комнату, кричу ей, а она мне говорит: «Пусть они хоть на клочки исполосуются, приличные люди ночью по дороге с ножами не ходят». Неумная ты женщина, сказал я ей и бросился к телефону. Пока номер набрал, занято, стал снова набирать и тут с улицы услышал рев мотора и удар, такой характерный, как при наезде.

— А почему вы позже, когда милиция приехала, не вышли на улицу? — недовольно спросил Уколов. — Почему не рассказали, что видели?

Абдраззаков помолчал, помялся, с хрипом и перханием закурил папиросу. Потом закашлялся и долго сплевывал в бумажный кулек мокроту, тяжелую и черную, как котельный уголь, пока сквозь дым и кашель донеслось до меня:

— Айшат, глупая женщина, не пустила… Сам отвечать будешь, сказала…

Разоблачение мифов — занятие весьма опасное. Ибо мифы чрезвычайно живучи, и уже осознанные, разоблаченные, осмеянные, они вдруг начинают незримо руководить нашими поступками, волей, реальностью. Я всегда посмеивался над киношно-литературным главным Чудо-Делом, которое якобы занимает все время, помыслы и силы следователя, навсегда забросившего и забывшего остальные свои дела.

Но каждые год-два я вдруг со смущением и досадой обнаруживаю, что уже давно закручен, захвачен, втянут в водоворот событий именно такого расследования — миф оказывается жизнью, которая, не спрашивая моего согласия, распоряжается моими действиями по своему усмотрению.

Конечно, я не забыл и не забросил висящий на мне добрый десяток дел. Но мозг начинает искать лазейки — хитроумные, однако по возможности законные. Я охотно удовлетворяю ходатайство о повторной экспертизе по «строительному» делу. Беру отсрочку по браконьерам. Передаю на товарищеский суд драчунов из общежития. Приостанавливаю производство в связи с затяжным радикулитом у обвиняемого по делу о хищении молочной тары…

Как говорит моя теща — и так, и далее…

Я выгадываю время, чтобы заниматься Чудо-Делом!

Сейчас мне нужно время, чтобы разобраться со Степановым и ресторанными бойцами.

Нужна свободная голова.

Сейчас у меня нет желания и досуга посмеиваться над Чудо-Делами, захватывающими воображение следователя полностью.

Может быть, в жизни Чудо-Дела всегда имеют такой обыденный вид?

Может быть. Во всяком случае, на стоянку для отдыха автомобилистов я уже езжу каждый день, как на работу. Мне кажется, что я могу во сне или с закрытыми глазами начертить детальнейший план этого места не хуже заправского картографа. Я уверен, что естественная простота, приземленно-бытовая логичность разразившейся здесь драмы чересчур достоверны. У меня острое ощущение, что здесь правдоподобия на пару процентов больше, чем нужно для того, чтобы совершившиеся события оставались правдой. Я вообще не считаю, что правда проста. Проста убедительная ложь, поскольку вымысел — это искусство, это приведенные в логическую гармонию факты, вырванные из клокочущего хаоса случайностей нашей жизни.

И поэтому я собрал сюда целую рать помощников, которые были над ложью принятой пока версии и над моими неясными, интуитивными предубеждениями, над моими сомнениями и недоверием. Конечно, я пригласил их сюда на помощь моим подозрениям, но, если им удастся найти то, что я искал, они, как перст судьбы, станут свидетелями и добытчиками правды.

Пока Уколов сидел в машине со свидетельницей Осокиной, я объяснил Маратику и доброму десятку его приятелей, явившихся под мои знамена на поиски правды:

— Ребята, то, о чем я вас прошу, похоже на сказку: иди туда, не знаю куда принеси то, не знаю что. Но это не игра, вы уже взрослые парни, вам уже всем по тринадцать стукнуло… Может быть, ничего и не найдем, но смотреть надо в оба глаза — от успеха ваших поисков зависит судьба человека…

— А что же нам все-таки смотреть? Чего искать-то надо? — спросил быстроглазый шустрый Олег. — Может быть, клад?

— Нет, дружок, клад там наверняка не валяется. Я в этом толк знаю — клады в придорожной рощице не бросают, а прячут в безлюдном месте. А вам надо обращать внимание на любые предметы, которым в этой роще не место…